– Пока не знаю, – ответил я. – Приезжих в городе сейчас много, а гостиницу еще не достроили.

– А почему бы вам не пожить у меня? – сказал он. – В доме пастора нас сейчас только двое: я да домоправительница, тетушка Аллен. Там пять больших, хорошо обставленных комнат и прекрасный сад, хотя деревья, надо признаться, дают слишком много тени. Так что если вы почтите мое жилище и принесете туда солнечный свет, – тут он с улыбкой поклонился мистрис Перси, – то я буду считать себя вашим должником.

Этот план мне понравился. Если не считать домов губернатора и капитана Уэста, дом пастора был самым лучшим в городе. К тому же стоял он в большом саду, вдалеке от улицы, а мне как раз хотелось уединения. Тетушка Аллен была женщина вялая и нелюбопытная. Наконец имелся еще один довод за – мастер Джереми Спэрроу был мне по душе.

Я принял его предложение, поблагодарил, но он тотчас оборвал изъявления моей благодарности и принялся осыпать комплиментами мистрис Перси, которая на сей раз соблаговолила быть любезной с нами обоими. Так мы ехали то по солнцепеку, то в густой тени, вполне довольные жизнью и собой и такие же веселые, как беззаботные лесные пташки. В скором времени мы достигли полуострова и проехали перешеек. Перед нами лежал город: человеку постороннему он показался бы убогой маленькой деревушкой, те же, кому он был дорог, видели в нем оплот и столицу англичан в западном полушарии, росток, из которого могут взрасти великие города, новорожденного, который со временем может сравняться по мощи и красоте со своим отцом – Лондоном. Вот чем Джеймстаун был для меня и для горстки других, как здесь, в Виргинии, так и в нашей отчизне; вот о чем думали мы, глядя на его тесные домишки, бедную церковь и грубо скроенный форт. Мы любили этот город, знавший много горя и мало радости, он был для нас зародышем будущего, на которое все еще разевала свою пасть Испания, грозившая разом обесценить все наши труды на этой земле и все перенесенные ради нее лишения. Но были и другие, те, кто видел лишь убожество построек, дизентерию и малярию, почти полную беззащитность города перед лицом врага, немногочисленность его жителей и множество могил. Не обнаружив в новом краю ни золота, ни земного рая, поняв, что и здесь им надо добывать хлеб свой в поте лица своего, они мгновенно впадали в уныние и либо умирали – надо думать, из чистого упрямства, – либо неслись обратно в Англию и там рассказывали руководителям Виргинской компании всякие мрачные истории про нашу жизнь. Потом стараниями лорда Уорика все эти басни достигали священных ушей Его Величества, что обеспечивало колонии и основавшей ее Компании королевскую немилость.

Подъехав к палисаду, мы увидели, что городские ворота открыты, а стражник исчез.

– Куда это все подевались? – с изумлением сказал мастер Спэрроу, когда мы выехали на улицу.

И правда, куда все подевались? Двери домов были распахнуты настежь, но в них никого не было, никто не стоял на пороге, не выглядывал из окон. Городская площадь была пуста: ни судачащих у колодца женщин, ни снующих под ногами детей; возле тюрьмы у позорного столба не толпились зеваки, у резиденции губернатора не стоял на посту часовой – нигде не было видно ни единой живой души, будь то дворянин или простолюдин.

– Они что, все разом переселились? – вскричал Спэрроу. – Эмигрировали, что ли?

– Во всяком случае, одного они оставили, чтоб он мог рассказать, что здесь случилось, – сказал я. – Вон он, бежит нам навстречу.

Человек подбежал к нам и, задыхаясь, крикнул: