– Десять лет, сэр.

– По пути в Джеймстаун мы проедем по известному тебе полю под известным тебе деревом. Ты помнишь, что там случилось несколько лет назад?

– Мне этого никогда не забыть, сэр. Вы тогда спасли меня от колесования.

– Тебя уже привязали к колесу, и палач приготовился размозжить тебе кости за твое распутство, пьянство и пристрастие к азартным играм. Я упросил Дэйла пощадить тебя, наверно, только потому, что когда-то ты был помощником конюха в моей роте в Нидерландах. Но, Бог свидетель, такого, как ты, едва ли следовало спасать!

– Я это знаю, сэр.

– Дэйл не хотел отпускать тебя без наказания и решил продать в рабство. Тогда я, по твоей просьбе, купил тебя, и с тех пор ты служил мне, не слишком плохо и не слишком хорошо. Особого раскаяния в прошлых грехах я за тобой не замечал, стремление исправиться было тебе и вовсе неведомо. Как ты родился дерзким плутом, так плутом и умрешь. Но мы с тобою долго жили вместе, вместе охотились, сражались, проливали кровь, и мне кажется, нас связывает взаимная приязнь. По-своему мы даже любим друг друга. Я закрывал глаза на многие твои проступки и часто тебя выгораживал. Взамен я требовал только одного, и если бы ты мне этого не дал, я бы нашел для тебя другого Дэйла, и пусть бы он делал с тобою то, что счел бы нужным.

– Разве я когда-нибудь отказывал вам в этом, мой капитан?

– Пока нет. А теперь убери руку с седельной подушки, подыми ее и повторяй за мной: «Эта леди – моя госпожа, жена моего господина. Если я в чем-нибудь согрешу против нее, пусть Господь одобрит то, что сделает со мной мой хозяин».

Кровь бросилась ему в лицо. Пальцы, вцепившиеся в седельную подушку, медленно разжались.

– Запоздалое повиновение сродни мятежу, – сказал я. – Так что же, любезный, будешь ты подчиняться или нет?

Он поднял руку и повторил требуемые слова.

– А теперь поддерживай ее, как раньше, – приказал я и поехал дальше, глядя вперед, на дорогу.

Через одну милю мистрис Перси шевельнулась и приподняла голову с моего плеча.

– Мы еще не в Джеймстауне? – промолвила она со вздохом, не совсем еще проснувшись. – О эти бесконечные деревья! Мне снилось, что я в Виндзоре34 на соколиной охоте, а потом я вдруг очутилась в этом лесу… теперь я была лесной птичкой, вольной и оттого счастливой… Но тут на меня налетел коршун, сжал когтями – и я снова стала самой собой, а коршун превратился в… Ах, что я говорю? Это все спросонок… Слышите? Кто это там поет?

И правда, где-то впереди недалеко от нас звучный мужской голос выводил:

Вскоре деревья расступились, и мы, выехав на небольшую поляну, увидели того, кто пел эту песенку. Он лежал под дубом на мягкой травке, положив руки под голову, и глядел в летнее небо, голубеющее в просветах между ветвями. Одна нога его была закинута на другую, и на колене сидела белка, держа в лапках орех, а еще с полдюжины, словно игривые котята, сновали туда-сюда по его могучему телу. В нескольких шагах от певца паслась старая серая кляча, тощая, как скелет, с наколенными наростами на всех четырех ногах. Ее седло и уздечка висели на суку дуба, под которым отдыхал хозяин.

Тот между тем весело распевал:

– Добрый день, преподобный отец, – окликнул я его. – Сочиняете новый божественный гимн для воскресной службы?

Преподобный Джереми Спэрроу, нисколько не смутившись, осторожно стряхнул с себя белок, встал и подошел к нам.