– Ну и что, что она девственница, – снова раздался чей-то голос, – это не меняет ее происхождения! Она – дочь Блэра! Пусть сдохнет вместе с ним!

– Давайте дадим последнее слово госпоже Блэр. Пусть она сама расскажет нам, как купалась в крови младенцев.

Тяжело дыша, я подняла взгляд на самого Ламберта.

– Голос ведьмы опасен! Голос ведьмы может приворожить и лишить разума!

Завопил священник и выскочил вперед, тыкая в меня крестом. Он, видно, думал, что я на него зашиплю или начну дымиться. Еще б чесноком меня обложил и набрызгал святой водой. А, нет. Они же считают меня ведьмой, а не вампиром. Хотя какая мне разница. Они здесь все ненормальные. Они все здесь звери. От людей у них только внешность… Нет, не звери. Это слишком лестно для бешеной толпы овец.

– Всех не заколдует, – ухмыльнулся Ламберт, – вытащите кляп. Пусть отвечает на вопросы.

Смотрит на меня, и я ощущаю все ту же дрожь и это дикое биение сердца с сумасшедшим желанием броситься к нему и... и что? И ничего. Он или играет роль для этой публики, или… это не он. Один из стражников выдернул тряпку у меня изо рта, и я инстинктивно вытерлась о связанные запястья. Подняла голову и встретилась взглядом с герцогом. Дымчатые глаза потемнели на несколько тонов, и дернулись сжатые скулы. Что-то все же неуловимо было в нем другим или я забыла, какими они могут быть, эти невероятные глаза с бархатом ресниц и поволокой, от которой по телу пробегает волна дрожи и замирает сердце.

Гладит пса между ушей и ухмыляется уголком чувственного рта. Нет, он не боится ведьм, не боится всего того, чего боится эта толпа. Он получает удовольствие от происходящего. Его забавляет их ужас, его забавляю я, в виде жертвы. Ему нравится все, что здесь происходит. Ничего подобного я в Михаиле раньше не замечала.

– Какая наощупь кровь младенцев, Элизабет? Теплая? Горячая? А может, холодная? Или ее для вас нагревали?

Тон издевательский, и тяжелые веки чуть приспущены, он смотрит то на мое лицо, то нагло разглядывает мою грудь под тонкой сорочкой.

– Человеческая кровь может быть разной температуры, как у младенцев, так и у взрослых.

– Она знает! Она ведьма, поэтому все знает!

Герцог склонил голову к плечу, и улыбка пропала с его губ. Сейчас я не понимала выражение его лица. Но он смотрел на меня, скорее, как на идиотку.

– То есть вы трогали кровь младенцев?

– Я – врач! Я трогала самую разную кровь! Меня этому учили!

Прожигая его взглядом, мне хотелось сказать совсем другое, мне хотелось закричать, чтоб прекратил весь этот фарс, чтобы развязал меня, освободил немедленно. Что это все слишком затянулось.

– Врач, значит? И кто вас обучал врачебному мастерству? Приходской священник? Монахини или сам Сатана? – вопрос прозвучал издевательски.

– Он! – я указала руками на Парфенова-Потрошителя, ожидая, что его лицо вытянется или на нем промелькнет удивление, раскаяние, и все в этот момент откроется.

Зал зароптал, ахнул от удивления. И я вдруг поняла, что…что говорю не то и не так. Я только что сделала что-то ужасное и неправильное. Что-то настолько идиотское, и я теперь это не исправлю. Мне надо было говорить нечто совсем иное…

– Ведьма! Она околдовала его!

Все головы повернулись к лекарю.

– Обвиняемая находится в состоянии шока. Она сама не понимает, что говорит. Ее кожные покровы бледны, зрачки расширены, она покрылась испариной, и ее пульс сейчас зашкаливает. Она не в себе. Я бы дал ей успокаивающий отвар и продолжил допрос завтра.

– Пусть ведьму осмотрит еще один врач! Они заодно!

– Я могу провести осмотр! Я – графиня Сесилия Грант!

Какая-то женщина поднялась в центре залы.