– А-а-ахль, – задышал кровью добровольный дружинник. – Хмы-ы-ыхбль…

Потом, сделав непреднамеренное лицо, взглянул на часы – и, встав на четвереньки, заторопился к двери, будто давно опаздывал на работу. Животная растерянность вытекала из него на пол, расползалась горячей лужей и тянулась следом за его ногами, быстро меняя оттенки – от лимонного к чёрному… Шмоналов не желал развивать драматический конфликт: собственная жизнь была ему пока дороже всего остального, и он не планировал тратить её столь неожиданно дешёвым способом в неурочное время, без каких-либо предварительных знаков судьбы и соответствующей моральной подготовки. Не переставая двигаться на четвереньках, добровольный дружинник попытался заплакать, чтобы пожалеть себя. Но это у него не получилось, и он только зря поперхнулся, выпустив изо рта гроздь не соответствовавших случаю весёлых розовых пузырей.

Тормоз догнал Шмоналова в коридоре. И привычными уже движениями отрезал всхрапывавшую и не скупившуюся на прочие звуки протеста голову.

Затем он вздохнул, громко улыбнулся и, опустившись на дно своей улыбки, почувствовал себя настолько спокойно и уютно, что захотелось там если не остаться, то хотя бы задержаться надолго. Однако сомневаться не приходилось, что задерживаться нельзя. Потому, оглядевшись по сторонам, Тормоз сходил в комнату – отереть занавеской кровь с лица и рук. В упомянутый момент из кухни донеслось протяжное гудение водопроводных труб, словно в этом единственно подвернувшемся направлении пытался скрыться здешний домовой, приняв нападение на свой счёт, да и застрял – а теперь отчаянно призывал на помощь. Как будто могли найтись желающие вытягивать его из ржавого нутра внутридомовых коммуникаций. А в заоконном пространстве произошло быстрое движение чёрных крыльев, и на подоконник опустилась крупная птица с незнакомой внешностью и умными глазами. Как большинство городских жителей, Тормоз хорошо представлял себе лишь воробьёв, голубей и ворон. С которыми чернопёрая гостья не имела достаточного сходства; оттого для приблизительной простоты Тормоз у себя в уме окрестил её офигабелью. Энергичными движениями головы и рук он поприветствовал незваную летунью, потому что она была ни в чём не виновата, а только хотела посмотреть – это нормальному человеку не обидно: смотреть можно куда угодно любыми глазами, раз уж зрение придумано для всех, кроме слепых попрошаек на базаре.

Время как бы задержалось на месте, пока человек и птица-офигабель, склоняя головы с боку на бок, делились любознательными взглядами. Потом уличная случайница оттолкнула подоконник и покрылила прочь по своим небесным неотложностям. А Тормоз помедлил немного, придумывая, чего бы ему ещё захотеть, дабы продолжать жить дальше… Тут его взгляд упал на стоявшую в стенке, на стеклянной полочке, объёмистую хрустальную вазу. Которая была доверху наполнена конфетами.

Тормоз хлопнул себя ладонями по коленям и, широко расставив щёки, залился сухим деревянным хохотом. Который продолжался целую минуту, а то и больше – до тех пор, пока не угасла до переносимой степени колючая пена предвкушения. Затем, прекратив звуки, схватил вазу, бросился в коридор, где лежали отрезанные головы, и принялся набивать их бестревожно-податливые рты «Гулливером», «Южной звездой» и «Белочкой». За короткое время наполнил их до отказа – так, что конфеты торчали между зубов и вываливались наружу. Завершив дело, медленно отёр пот со лба случайно подвернувшимся женским тапочком. И, взяв бывшего Шмоналова и его жену за волосы, пошёл на улицу.

***

В четырёх шагах от подъезда какой-то человек в захлюстанном спортивном костюме спал на газоне, мучительно присвистывая при каждом вздохе и любовно обнимая полупустую бутылку синего стекла с невнятной винной этикеткой. Пробка на бутылке отсутствовала, и та с едва уловимой, как бы издевательской медлительностью клонилась к земле. По мере обострения угла наклона содержимое бутылки капельно вытекало на заскорузлую землю. Тормоз приветливо подмигнул лежавшему ничком человеку, словно у того имелся замаскированный глаз на затылке; затем аккуратно поправил свободной ногой бутылку, чтобы поберечь будущее чужое удовольствие. И покинул газон, беззвучно шевеля губами с видом телевизионного диктора, не желающего в свободное от работы время растрачивать интересные слова бесплатным образом.