В 1952 году, в начале первой четверти 10-го класса к нам ввели новичка.

– Знакомьтесь: Колесников Борис. Приехал из Винницы. Гаврилов, у тебя рядом пустует место, пусть новичок туда и сядет.

Так и повязали нас на всю жизнь.

С первых же шагов Боря стал меня несказанно удивлять. На большой переменке он завлёк меня в туалет и, не скрываясь от посторонних взглядов, вытащил пачку папирос.

– Угощайся.

– Я не курю.

– Научим, – заверил меня Борис…

Курить с ним я не стал. Ещё в детстве, в Раменском, поддавшись общему увлечению куревом, я взял в рот дымящуюся папиросу. Вкус не понравился, но, может быть, и втянулся в эту пагубную страсть, если б не жестокая выходка одного сорванца. За какие-то грехи он сунул сзади за ворот моей рубахи раскуренную самокрутку. Тлеющая махра рассыпалась по спине. Я прилично обжёгся, получив на долгие годы естественное отвращение к табаку. А приобщил меня к курению Володька Бурыличев, сын секретаря Раменского райкома партии, затем председателя Мособлисполкома. Мне к моменту совращения табаком стукнул 21 год. Дважды пытался бросить. Первый раз продержался полгода, второй – год. Через 40 лет выкурил последнюю сигарету. Когда знакомые допытывались: «Каким образом удалось бросить? Зашивался? Кодировался? Бабка заговорила?», отвечал: «Перестал получать удовольствие». И это была чистая правда.

…Домой, после уроков, шли вместе. Выяснилось, что он с матерью и отчимом поселился на Волочаевской улице, аккурат наискосок от нашего дома. Зашёл разговор о поэзии. В ту пору я, в тайне от всех, писал стихи и был увлечён творчеством Владимира Маяковского, просто бредил его рублеными строками, сногсшибательными рифмами. Узнав об этом, Борис вдруг стал читать: «Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горланаглаваря…». Мне уже посчастливилось слушать в записи по радио чтение собственных стихов самого глашатая революции, и, поразительно, голос Бориса буквально совпадал по интонациям с поэтом. Даже был таким же громогласным. На нынешнем телешоу «Точь в точь» он, несомненно, добился бы успеха. А тогда, за неимением широкой аудитории, покорил единственного слушателя – меня.

Через какое-то время я осмелился, и робко прочитал свои вирши. Он брезгливо поморщился и изрёк:

– Чушь. Не этим надо заниматься. «Калининградский комсомолец» объявил конкурс на лучший рассказ. Мы его напишем. Вдвоём, как Ильф и Петров.

Колесников был не по годам категоричен, обладал громадным самомнением и безаппеляционностью суждений. Не говорил, а вещал, произносил вердикт, словно зачитывал приговор суда. Многие его высказывания становились присказками. Вот так, наверное, возникали народные пословицы и поговорки.

Скажем, он заходил в речку, где купалась городская ребятня. Зашёл по пояс и замер.

– Боря, ты чего не купаешься? Чего ждёшь?

– Жду снижения разности температур – тела и воды.

В Виннице он повадился тайком пробираться в театр. Взял однажды с собой младшего брата, детсадовского возраста. По привычке спрятались, чтобы не засекли контролёры, в самом последнем ряду зрительного зала. Шёл балет. В разгар спектакля на весь зал послышался громкий шёпот малого Колесникова:

– Боря, а почему они молчат? – имея в виду артистов балета. Старший ответил тоже громким шёпотом:

– Молчи, дурак. Мы сидим далеко, и нам не слышно.

Зал грохнул.

Как-то русачка, разбирая в классе наши домашние сочинения, держа в руках тетрадку Колесникова, спросила, едва сдерживая смех:

– Колесников, ты, что за слово такое выдумал, «ласипед»? Погляди, – она сунула ему под нос тетрадку, – Что оно обозначает?