– Долго ты будешь молчать?! – заорал вдруг майор и поставил напротив Азамата колченогий стул, и сел на него верхом, положив руки на прогнутую спинку. – Я же могу по-иному с тобой, сука, поговорить. Запущу тебе крысу в жопу, не то запоешь у меня! Говори, где Фархат?! Он мне по жизни должен!

Майор снова прошелся вокруг Азамата, скрестив на груди волосатые руки с закатанными рукавами болотного цвета рубахи, и встал за ним, наблюдая, как дрожит от рыданий его спина. Затем он схватил Азамата за волосы и резко задрал голову вверх, заглядывая прямо в глаза.

– Ублюдок! Я же тебе горло перережу за то, что мою дочку трахал! Думал, я тебе всерьез разрешил?!

– Разве она твоя дочь? – нашелся, что спросить его, Азамат, и сам же похолодел от своей неожиданной смелости.

– Еще какая! – толкнул в досаде его майор, и Азамат, не устояв на коленях, упал на бетонный пол, едва не разбив себе нос. – Вам, обезьянам, она и не снилась! Таких девок у вас просто не водится отродясь!

Он отошел от него подальше и набрал по мобильному чей-то номер, проговоривши вполголоса, но так, чтобы парень все слышал.

– Чайка, спустись за щенком. Приковать и ждать моего сигнала. – И повернулся к мальчику, посмеиваясь в усы. – Ловко она развела, Азамат?! Удерживала до моего появления. Я ведь знал, что ты от нее не уйдешь! Жаль, что ты ей ничего не сказал про Фархата. Я на это надеялся…

В подвальный бетонный мешок, гулко стуча подкованными сапогами, вошли два здоровенных, упирающихся макушками в потолок, мордатых спецназовца, раздавшихся, точно квашня на дрожжах, и небритых, в сером зимнего образца камуфляже. Они подхватили с пола легкого Азамата, поднял под мышки, словно мешок с песком, и поволокли к лестнице. Юноша даже не сопротивлялся, но его все равно пару раз больно пнули под ребра на всякий случай. Его подняли, считая ногами ступеньки, наверх, в распахнутую дверь какого-то гаража, хотя Азамат даже не помнил момента, как тут очутился, ему казалось, что весь допрос происходил с ним в том же доме, откуда он вроде не выходил.

В гараже машин не было, но вокруг навалено доверху всякого барахла, старых шин, тряпок, каких-то мешков, и даже ящики с тушенкой и другими консервами стояли у стены штабелями. Холод здесь был ужасный. Азамата подволокли к батарее, гармошкой тянувшейся у заклеенного матовой пленкой узкого окна под потолком, наручниками приковали к трубе и отошли. Кольцо наручников, защелкнувшееся, словно дверной замок, больно стянуло кожу на запястье клещами, Азамат рванул его на себя, но оно только сжало еще сильнее, и он упал на пол, боясь причинить себе новую боль и мучаясь от горевшей огнем своей плоти на левой руке.

– Что, молекула, больно? – спросил, повернув голову на толстой, едва торчащей из плеч, короткой шее, один из спецназовцев. – То-то, будешь русских девок трахать, за яйца тебя прикуем. Враскоряк! Понял, молекула!

Он очень больно пнул его носком «говнодава» прямо в ребро голени, и, глядя, как Азамат корчится, удовлетворенно сплюнул прямо на парня и отошел. Постепенно очухавшись и придя понемногу в себя, Азамат понял теперь только одно: он совершенно запутался в том, что происходит. Козлобородый, Новруз, девка, майор и теперь еще этот спецназовец смешались в его испуганном, растревоженном разуме в столь плотный бульон, что разобрать окончательно, кто за кем тут следил и где совершил он ошибку, поддавшись соблазну или уговорам одного из передававших его из рук в руки людей, Азамат уже был просто не в состоянии. Ужас происходящего и даже ожидание смерти парализовали мальчишку, и, теряя остатки сил, он замер послушно на грязном полу и скорчился, словно младенец, покорный и слабый, отдавая себя в руки тем, кто следующий возьмет его в оборот. Как говорил дед Азиз, на востоке терпят и ждут, когда враг расслабится и отвернется, а иначе его не возьмешь. Сам он так делал не раз во время войны, спасаясь при первой возможности от обстрелов, но то была именно война, на которой брали пленных, а не заложников, которым оказался сейчас Азамат. И он испугался, что Фархата теперь будут ловить на него, как горную лису на подсадную курицу, бестолково бьющуюся на цепи.