– Хорошо.

Она всмотрелась в его кислое лицо. Зедди всегда побаивался мертвых, но три-то года обучения похоронным обрядам и процедурам наверняка решили эту проблему. Отодвинув свои опасения, она принялась разворачивать тело.

– Тело сильно разложилось, но, как видишь, его задушили – нам повезло. Бродяги частенько перегрызают горло, чтобы занять тело – но ты и сам знаешь.

Зедди сглотнул и кивнул.

Мёрси срезала остатки одежды, обнажив бескровную кожу на животе.

– Видишь? Вот здесь рана, где маршал Ральстон проткнул аппендикс – как тебе известно, это вместилище человеческой души и точка входа бродяги, но я на всякий случай всегда перепроверяю.

Она взяла скальпель, который держала под рукой для этой цели, сделала аккуратный разрез, чтобы открыть брюшную полость, и порылась во внутренностях, пока не нашла аппендикс – с дырой, как и полагается. На всякий случай еще раз прорезала его… В этот миг Зедди перегнулся через край мойки за его спиной и извергнул в нее содержимое желудка. Вылетел из мастерской, только скрипнули на мытом линолеуме подошвы высоких кед, и озадаченная Мёрси замерла над трупом со скальпелем. Отложила его на поднос, вымыла руки, одновременно смывая рвоту Зедди, и пошла искать его – он сидел за столиком на кухне, опустив голову на руки. Рядом лежал смятый пакет из-под пончиков.

– Зедди?

Он выпрямился, сердито вытер слезы тыльной стороной ладони, и у Мёрси заныло в груди от жалости.

– Что случилось? – спросила она.

– Мне надо кое-что тебе рассказать.

– Хорошо. – Она заняла стул напротив и погладила его по руке. – Слушаю.

Он зажал руки между колен, жалкий и несчастный, как щенок, которого забыли снаружи в ливень.

– Ну… Пока я учился… Я вообще-то не доучился на погребальных обрядах и процедурах.

Зернышко беспокойства в душе Мёрси пустило корни, проросло и расцвело.

– Что? – спросила она, сомневаясь, хочет ли услышать ответ.

– Я завалил введение в погребальные ритуалы на первом семестре, а введение в лодочное дело пришлось бросить, потому что, оказалось, у меня аллергия на красное дерево. Теперь понятно, почему я постоянно покрывался сыпью в детстве. Помнишь?

– Матерь Горестей… – охнула Мёрси, не в силах поверить. – Соленое Море! Ну и чему ты тогда учился все три года?

Зедди вжался в стул, съежился.

– Древнемедорская философия.

– Ты шутишь?

– Я сам был не в восторге, но не знал, куда еще податься.

– А раньше нельзя было признаться? – На этих пяти словах голос Мёрси взлетел на несколько октав.

– Тсс! – Зедди вскочил и закрыл кухонную дверь. – Признаюсь теперь.

– А папа знает?

– Нет! Боги, нет! Мёрси, пожалуйста, не говори ему.

– И как я буду скрывать это от него? Да я просто в обморок упаду сейчас!

Она съежилась, опустив голову ниже колен и глубоко дыша так, что очки запотевали, пока не почувствовала: она взяла себя в руки и может выпрямиться.

– Ладно. Мы справимся. Можешь не работать с красным деревом. Дуб все равно лучше.

Она с надеждой взглянула на брата, но эта надежда сразу увяла, когда она увидела, как горестно он прислоняется к двери.

– Работа не такая уж плохая, когда привыкнешь, – заверила его она почти умоляющим тоном.

– Я никогда не привыкну. И ты права. Она не плохая, она ужасная.

– Неправда!

Зедди стиснул голову, и кудри выбились между пальцев.

– Знаю, надо было раньше сказать, но я каждый раз робел, когда пытался поговорить с папой. В смысле, ну как я мог так с ним поступить после всего, что он для меня сделал? Так что я решил: «Ладно, Зедди, ну что плохого может случиться? Просто попробуй». Но хватило меня секунд на пять. Божьи сиськи, это просто катастрофа!