– А ты, значит, тут главный? – начал свой контрольный обнюх собака лютый.

– Главенство – это насилие. У нас этого тоже нет. Просто я самый общительный.

Иван-дурак, не то чтобы недолго, а вообще нисколько не думая, перешёл к делу.

– Ну и какой у вас тут смысл?

– Наш смысл – это мир, – внезапно ответил совсем другой человек-панда, который до этого просто стоял и тупо пялился на Павлина Матвеевича, так что тому стало почти неудобно и возмутительно. Иван повернулся в сторону говорившего.

– В каком смысле мир?

– В смысле полного отсутствия какой-либо злости и желания причинить кому-либо вред, – ответил уже третий пандочеловек, стоявший сзади.

– Господа товарищи, – заявил Павлин Матвеевич, – внезапно отвечать со спины – это форма агрессии. Во избежание инцидентов, прошу такую практику временно приостановить.

За спиной путников сразу стало пусто.

– Что, прямо совсем-совсем полного отсутствия? – не поверил Иван. – А ну как враги нападут? С ними тоже мир?

– Человек всегда придумывает себе врагов, – ответил ещё какой-то человекопанда; теперь они сгрудились, и нельзя было различить, кто из них кто. – Высшая победа – это предотвращение всех возможных ссор и противостояний. Настоящая победа надо всеми врагами – это отказ от самих понятий победы и вражды.

– То есть если на вас нападут, вы не будете отбиваться? – продолжал не верить Иван.

– Мы не будем никому причинять вред и ни к кому применять силу, – сказал очередной пандочеловек. – В этом весь смысл.

– Надо же, – Иван так и сел прямо на траву, – и как же это жители соседних урочищ до сих пор к вам не наведались.

– Они нас не видят. В упор. Наше урочище – это невидимый град Китеж.

– Разве мы и так не в Невидимой Руси, – выразил крайнее недоумение Иван.

– У нас тут двойная невидимость. Мы невидимы даже внутри невидимого. Видимость тоже может быть формой агрессии.

– И как же тогда мы вас нашли?

– Вы сами спасались от агрессии и к тому же вы открыты душой нараспашку. Пришли не навязывать что-либо, а наоборот – что-то найти. Поэтому вы нас видите. Там, на Руси видимой, всё, конечно, не так. Миролюбцам приходится много страдать от злых людей. Их почти не осталось, а кто остался, прячутся по скитам да погребам.

– Если вы за мир, то за мир во всём мире или как?

– Само собой. Только мы не боремся за мир, как у вас там бывает. Всякая борьба нам противна. Мы упражняемся в полном ненасилии и непричинении какого-либо вреда кому бы то ни было. То есть своим примером показываем, что такое истинный мир.

– А что если, – каверзно выступил федеральный адвокат, – ненасилие причиняет вред или непричинение вреда оказывается насилием?

Пандолюди переглянулись с дружелюбным подозрением. Кто-то из них всё же ответил.

– Для нас это одно и то же. Разве кто-то хочет сам, чтобы ему причинили вред?

– Ещё как, – торжествовал Брыкля.

– Это тоже форма агрессии, – заключил ещё кто-то из толпы миролюбцев. – Агрессии по отношению к самому себе, переходящей в агрессивные требования к другим.

– Агрессию в сторону самого себя вы тоже признаёте?

– Тут у нас есть разные позиции. Мы их не противопоставляем и друг с другом не спорим, а каждую из них считаем некоторым образом правдивой. Одна позиция – что да, самого себя тоже нужно холить и лелеять, вред себе никаким образом не причинять и ничего делать себя не заставлять. Другая позиция – что так можно с собой поступать, но только в крайнем случае. Этот крайний случай – когда ты должен себя ограничить, чтобы не причинять вред другим. И некоторые из нас доходят до такого самоограничения, что не пользуются никакими вещами, изготовление которых связано с малейшим вредом кому-либо, вешают сеточку передо ртом, чтобы никого ненароком не проглотить, и при ходьбе метут перед собой специальным веничком, чтобы ни на кого нечаянно не наступить.