Тикали часы, под ногами постанывал пол.

Все это были звуки безжизненного дома, белый шум подводного мира. С того момента, как Энсадум переступил порог, он чувствовал, будто погружается в океанские глубины – стены подступают со всех сторон, потолок с каждой минутой нависает все ниже…

В конце концов слуга толкнул перед ним одну из дверей, и та распахнулась с оглушительным скрипом.

Комната была обставлена разрозненными предметами. Одна деталь обстановки не подходила к другой. Складывалось впечатление, что мебель просто снесли отовсюду в доме, нимало не заботясь о соответствии стилей или хотя бы наполнении: например, в углу стояло аж целых два трюмо, а у стены выстроился ряд совершенно ненужных там стульев с высокими спинками. По потертой во многих местах обивке было видно, что некоторыми из них давно и активно пользовались, другие же были совсем новыми. Единственное, что роднило совершенно разные предметы, было обилие пыли. Пыль лежала повсюду, витала в воздухе. Стоило сделать шаг и ступить на мягкий ворс ковра, как в воздух поднялось хорошо заметное облачко.

Шторы были задернуты. Единственное зеркало в комнате, бывшее частью туалетного столика, оказалось занавешено плотной тканью. Наверняка, причиной этого было некое суеверие, смысла которого Энсадум не знал и не понимал. Впрочем, у него имелись свои причины не смотреться сейчас в зеркало. У него всегда были темные волосы, из-за которых и без того бледное лицо казалось еще бледнее. А теперь, после нескольких часов, проведенных на холоде, оно наверняка превратилось в маску смерти, способную напугать кого угодно. Влажная одежда висела на нем мешком – что там под ней, уж не кости ли? Поймав внимательный взгляд слуги, Энсадум откинул со лба локон влажных волос.

И когда они успели так отрасти?

О ногах даже думать не стоило. Казалось, его обувь не чистили целый год, настолько она была грязной. Понимая, что он уже преодолел половину дома с грязными ногами, Энсадум все же переминался с ноги на ногу. К счастью, слуга оказался не столь щепетильным, чтобы заставить гостя снять обувь еще у порога. Или же просто не заметил, в каком она состоянии.

– Сюда, – сказал он, – Пожалуйста. Походите.

В комнате горело полдюжины свечей, в том числе несколько ароматических. От них поднимался аромат ладана, призванный скрыть тяжелый запах смерти. Возле кровати был поставлен лишний стул. Рядом водрузили наполненный водою таз, с края которого свешивалась пара тряпиц.

Было видно, что его ждали. Это само по себе было хорошим знаком, ведь встречались случаи, когда родственники усопших тайком хоронили или прятали тела родных им людей, надеясь, что кураторы не узнают. Но они узнавали, всегда. И посылали практиков сделать свою работу.

Водрузив ношу на столик рядом, Энсадум раздвинул стальные челюсти саквояжа. Слуга остался у входа. Глядя на него, Энсадум не обнаружил привычного в таких случаях волнения. Обычно люди с куда меньшим спокойствием воспринимали происходящее, а большинство и вовсе предпочитали оказаться в этот момент где-нибудь подальше. Что ж, решил Энсадум, он здесь для того, чтобы сделать свою работу.

Мертвец был прямо перед ним.

Лежал на кровати, прямой как стрела – руки вытянуты вдоль тела, угловатый подбородок смотрит вперед. С ходу было сложно определить возраст: мужчина в возрасте, но сохранивший толику былой красоты, ставшей особенно заметной после смерти: черты лица заострились, под глазами и у краев губ пролегли глубокие тени. Издали могло показаться, что перед ним не тело человека, который еще недавно жил и дышал, а вырезанная из мрамора статуя. И надо сказать, скульптор поработал на славу, придав этому лицу величественное и отрешенное выражение.