Когда Уоллес начал спускаться с борта «Хелен», силы оставили его, и он рухнул в наполовину затопленную шлюпку, ободрав веревкой ладони. Соленая вода, которую ему пришлось вычерпывать, жгла ему руки.

Почти все обезьяны и попугаи задохнулись в дыму на палубе, лишь несколько уцелевших животных все еще жались к бушприту. Уоллес попытался заманить их в шлюпку, но тут бушприт тоже вспыхнул, и всех птиц, кроме одной, поглотило пламя. Последний уцелевший попугай свалился в океан, когда загорелась веревка, на которой он сидел.

Сидя в шлюпках, Уоллес с командой корабля смотрели, как пламя пожирает «Хелен». Суматоха, охватившая людей, пока они спасали свои жизни, сменилась монотонностью вычерпывания воды. То и дело морякам приходилось отталкивать пылающие обломки, когда те подплывали слишком близко. В конце концов, загорелись паруса, благодаря которым судно еще держалось на плаву, и «Хелен» опрокинулась и раскололась, являя собой «зрелище величественное и ужасное… когда корабль перевернулся верх дном, окруженный дымящейся массой груза».

Люди надеялись, что с закатом придет спасение. Шлюпки оставались рядом с судном, стараясь, чтобы на них не перекинулся огонь, до тех пор, пока пламя отбрасывало отблески, в надежде, что какой-нибудь проходящий мимо корабль заметит их и остановится подобрать. Каждый раз, закрывая глаза, чтобы провалиться в дрему, Уоллес резко пробуждался под красными бликами догорающей «Хелен», напрасно оглядываясь в поисках спасения.

К утру от корабля осталась одна обгоревшая оболочка. К счастью, деревянные борта шлюпок разбухли в воде и, наконец, перестали протекать. Капитан Тернер сверился со своими картами. При удачных обстоятельствах до Бермуд можно было добраться за неделю. На горизонте не было ни следа каких-либо кораблей, так что ветхая флотилия подняла паруса и направилась к земле.

Они плыли на запад, через шквалы и шторма, сокращая и без того скудный рацион из воды и солонины. Через десять дней, обожженные солнцем, они встретили груженый древесиной корабль, который направлялся в Англию. Той ночью, устроившись по-человечески на борту «Джордисона», Уоллес почувствовал, что инстинкт выживания уступил место глубокой скорби. «Теперь, когда опасности остались в прошлом, я полностью осознал величину своих потерь, – писал он другу. – Сколько раз, почти отчаявшись… в своих блужданиях по лесам, я итоге получал в награду неизвестные науке, великолепные виды!».

Однако скоро ему снова пришлось оказаться на грани выживания. «Джордесон», один из самых медлительных кораблей в мире, в благоприятных обстоятельствах делавший не более двух узлов[9], был чудовищно перегружен и страдал от нехватки провианта. К тому времени, когда на горизонте показался английский порт Дил, команда была вынуждена есть крыс. Через восемьдесят дней после триумфального отплытия из устья Амазонки с экспонатами, которых бы хватило заполнить небольшой музей, обносившийся, промокший и изголодавшийся Уоллес с пустыми руками едва спустился с полузатонувшего корабля, – распухшие колени с трудом позволяли ему идти.

После катастрофы прикованный к постели Уоллес пытался подвести итоги, – что же он сможет показать после всех этих лет, проведенных на Амазонке. Несколько рисунков тропических рыб и пальм. Часы. Это все, что ему удалось спасти из огня. Уоллес никогда не мог объяснить, о чем он думал в тот последний, судьбоносный момент на борту «Хелен».

Самюэль Стивенс получил страховку примерно в двести фунтов, – на нынешние деньги около тридцати тысяч долларов – за уничтоженную коллекцию образцов, но деньги были слабым утешением. Компенсацию за несделанные научные открытия, не говоря уже про материал для собственной книги, которую Уоллес планировал написать, руководствуясь примером Дарвина, получить было невозможно.