– Кики, – позвала Анна, подергав бретельку ее поношенного зеленого платья. – Maman…[10]

Кики приоткрыла сначала один налитый кровью глаз, затем второй.

– Chérie?..[11] – Голос прозвучал хрипло. Она ухватилась за протянутую дочерью руку и кое-как приняла сидячее положение на банкетке. – Ты что здесь делаешь?

«Прогресс», – подумала Анна. Зачастую, когда она приходила в кабаре, Кики и вовсе отказывалась просыпаться. Ее руку мать держала крепко.

– Мне надо с тобой поговорить, – сказала Анна. – Ты слышишь меня? Послушай, пожалуйста.

Кики молча потянулась за недокуренной сигаретой, лежавшей в пепельнице на столике у банкетки.

– Кики, – повторила Анна. – Послушай меня. Марсель сбежал.

– Сбежал? – Кики икнула и хихикнула. – Вот уж удивила. Мальчишка весь в отца. – Она чиркнула спичкой, раскурила мятый бычок и, глубоко затянувшись, уставилась на дочь, щурясь от дыма.

В гримерке, заваленной ворохами пестрых платьев, Анна чувствовала себя глуповато в строгой белой блузке, серо-коричневой юбке и поношенных кожаных туфлях.

– Он оставил записку, – продолжила девушка и протянула матери сложенный листок бумаги. – К тебе не заходил?

– Кто, Марсель? – Кики фыркнула. – Этот ребенок не считает нужным со мной откровенничать. – Она встала, помассировала поясницу и принялась копаться в барахле на туалетном столике. – Который час?

– Скоро уже рассветет, – сказала Анна. – У тебя есть предположения, куда он мог отправиться?

Кики пожала плечами:

– Куда-нибудь да отправился со своей новой подружкой. С девушкой. С той хорошенькой еврейкой.

«С девушкой?.. С хорошенькой еврейкой?..» – в недоумении мысленно повторила Анна.

– У Марселя нет девушки, – вслух сказала она.

– Ты просто не в курсе. – Кики широко улыбнулась дочери.

Анна помотала головой. Нет, мать ошибается, у Марселя не может быть девушки – она в этом не сомневалась. Марсель всегда рассказывал ей, сестре, обо всем. Ведь обо всем же… Внезапно Анне пришло на ум, что в последнее время брат всегда отлучался куда-то из Лувра в обеденный перерыв и все чаще возвращался домой поздно.

Мать как будто прочла ее мысли:

– Неудивительно, что он тебе не сказал – наверно, боялся, что ты испортишь ему всю малину. Да ты и сама не очень-то интересовалась его делами, надо думать, потому что была занята своей grand amour, n’est-ce pas?[12]

Анну эти слова задели, но она смолчала, лишь качнула головой. Как она могла признаться в том, что Эмиль бросил ее, если мать всю жизнь меняет мужчин как перчатки – легко бросает их сама и легко находит новых. Лучше с ней вообще не обсуждать такие темы. Анна вернулась к разговору о Марселе:

– Он мог попасть в опасную историю. И это сейчас, когда нам надо уезжать из города…

Мать сделала еще одну затяжку, выжав последнее из коротенького окурка, и раздавила его в пепельнице.

– А ты-то куда собралась, mon petit chou?[13]

Анна со вздохом опустилась на край банкетки, где раньше спала мать:

– Честно говоря, понятия не имею. – Дальше она рассказала обо всем, что творилось в Лувре в последние дни, и о предложении сопровождать коллекцию произведений искусства – в том числе «Мону Лизу» – в некое безопасное место.

Кики слушала, не перебивая, поглядывала на нее в кружащих по гримерке пылинках. Под конец подошла и села рядом с дочерью.

– «Мона Лиза», ишь ты! – Она откинулась спиной на засаленные подушки у стены, театрально взмахнув рукой. – Старая кошелка вроде меня.

Анна серьезно взглянула на мать:

– Я не знаю, когда смогу вернуться. – Ей вдруг сделалось тревожно. – Кики, немцы наступают, – веско сказала она. – Люди бегут из города. Тебе тоже нужно уехать из Парижа. Говорят, вот-вот начнутся бомбардировки…