- Жизнь часто бывает нелогичной, с точки зрения чувств. Это даже звучит смешно: логика и чувства. – Хмыкнула я, заглядываясь туда, где могло бы быть небо. – Что ты помнишь последнее? Как очутилась здесь?

- Тогда моя смена заканчивалась, я подметала остатки остриженных волос, убирала после последнего клиента, как вдруг – в парикмахерскую кто-то зашел. Когда я обернулась, то обомлела…

- Хорошо тебя понимаю в этом плане. – Перебила, припоминая собственное первое знакомство с ящером.

Тогда мы проболтали о прошлом несколько часов напролет, описывая в красках даже истории из детства и подросткового периода. Мы старались отвлечься. И обе это понимали.

Комнату трясло еще несколько раз, но теперь не так сильно, как впервые, хоть мы с Анитой и забивались в угол, как только «тряска» начиналась. Мне самой мы напоминали бедных зверей в зоопарке, только здесь на нас никто не смотрел.

Больше о страшном предположении того, где именно, в глобальном смысле, сейчас находимся, не говорили. Так и заснули, под стенкой в обнимку, как отщепленные от всех, детеныши. До ужаса испуганные, но все еще живые.

А на следующий день никто не пришел, чтобы принести нам еду. Мы с Анитой ждали, буравя взглядом решетку. Я так вообще не ела почти неделю, хоть физически и не активничала. Живот протестовал. И не только у меня. Но мы все равно держались, старались не разводить панику, хотя мысли о том, что про нас забыли, так и лезли настойчиво в голову.

Мы занимались бытом. Анита показала мне отхожее место – пол у той самой дальней стены, мы старались привести свою одежду в порядок, обследовали весь периметр своего «убежища». Хоть какое-то дело поддерживало боевой дух.

Хуже стало, когда никто не пришел нас покормить и во вторые сутки.

4. 4

- Это конец, - хрипло выдавила Анита, после нескольких часов общего гробового молчания, понять, спит ли она или занимается мысленным самоуничтожением, не было ни моральных, ни физических сил.             

Все тело давно болело, слабость уже не покидала ни на секунду, даря хотя бы мгновение прохладного облегчения без намеков на этот ад. Клонило в сон, забытье, но я сопротивлялась. Боялась, что больше не очнусь. Смотрела на свои колени. Тяжело моргала. И периодически плакала, не зная как остановить соленый поток, спасая липкие от влаги ресницы. Грязная, голодная и холодная, а надежду питала все равно. Пассивную надежду, невесомую, как пыль. Но итог-то один – пока не сломалась. Глупо это было, но вера не угасала, не хотела. И я просто шла на поводу у этого чувства.

Отвечать на слова Аниты сил не было, я хотела хотя бы кивнуть, но по телу прошел болезненный озноб, сметающий сопротивляющиеся мысли, горло пересохло без единой капли воды и не желало выдавать звуки. Я обхватила предплечья руками, вдыхая затхлый воздух помещения.

Конец ли это? Скорее всего, да. Но мысли о том, что я не ценила свою прекрасную жизнь до попадания сюда, с каждой секундой вырывали по кусочку души, с мясом и кровью, без единого намека на пощаду. Я могла хотя бы повидать мир, раскошелится на путешествия, но в противовес этого все копила деньги, как хомяк, складывая в папочку под постельным бельем. Там они и остались.

Я старалась верить в спасение, в какой-то степени, меня штормило от мыслей о внезапном спасении, омоновцах, врывающихся сюда, но в момент надежды рушились – я никому не нужна, никто не скорбил бы по мне, не стал искать. И после этого я снова начинала верить, выстраивая все новые и новые немыслимые планы собственного освобождения, в которых сама и не участвовала, смирно дожидаясь избавителей.