– Не могу глядеть боле! – признался Тихон, отползая в сторону. – Тако и хощется, право слово, саблю в десницу и сечь ляхов ентих! Ведь тамо, други, наши, русичи! А мы сидим тут, прячемся – да ещё и радуемся! Не, не могу!

Он вдруг выпрямился во весь рост и побежал к коню.

– Стой! Куда ты?! – Мирослав бросился за ним следом. – Я те щас выну саблю! Я те ляхов посеку! Погубить нас измыслил, дурень?

Он схватил взбирающегося в седло Тихона за плащ и свалил наземь. Завязалась драка.

Варлаам, поспевший к ним, закричал:

– Довольно! Прекратите! Остановитесь! Негоже!

Решительно оттащив ярившегося Мирослава от Тихона, который успел уже поставить под глазом у сына тысяцкого здоровенный синяк, он зло процедил:

– Ты, Тихон, что, малец неразумный?! Что тебя в сечу тянет?! Не наше это дело – мешаться в чужие свары! Льву, не Шварну служим! Пошли обратно! Поглядим, чем дело кончится.

Он едва не силой потащил обоих к краю обрыва. Мирослав молча скрипел зубами и косился в сторону Тихона, который, стиснув в деснице рукоятку сабли, кусал в отчаянии усы.

– Да что мне там, Шварн, Лев! – вскричал он. – Наших, русичей, православных вороги иноземные рубят, вот что!

– Молчи! – оборвал его Варлаам.

На душе у него было гадко, мерзко. Он знал, понимал, что Тихон, в сущности, прав. И думалось с горечью и каким-то недоумением даже: вот он, Варлаам, сын Низини из Бакоты, тоже русич, но до нелепой выходки Тихона ничего не шевельнулось у него в душе, наоборот, он радовался умелым манёврам Болеславовых дружинников. И совсем не понимал он словно, что вот там, под скалами, в эти мгновения простые русские воины, неискушённые в державных хитростях, в кознях Льва, Юраты, галицких бояр, гибнут под саблями и стрелами.

«До чего же мы дошли, до чего пали! Радуемся гибели братьев своих! – размышлял с горечью Варлаам. – Вот потому, что каждый из нас стал как бы сам за себя, и разбегаемся мы пред татарами, потому и разгромил нас сперва Батый, затем Бурундай. Нет в нас горения душевного. И все дела наши – как погоня за ветром!»

Он с сочувствием и даже с одобрением смотрел на насупившегося Тихона.

«А он вот – лучше, чище нас! Его побужденья просты, но искренни и заслуживают уважения».

Тем временем галичане поспешно отступали, ляхи гнали их к темнеющему вдали буковому лесу. Хоругвь Шварна упала на землю и была затоптана конскими копытами в чёрную жирную грязь.

Звуки битвы стихали. Конные ляхи уносились вдаль, вслед бегущим руссам. Когда наконец последний вершник исчез за окоёмом, Мирослав предложил:

– Гляди, сколь павших. Сойдём вниз, может, чем поживимся?

Тихон с презрением отверг его мысль:

– Не тать[111] я, не лихоимец! Не пойду!

– Ты, друг, поспешай-ка в Перемышль. Князю Льву расскажешь, что мы тут видели, – посоветовал Тихону Варлаам. – А мы поле брани осмотрим – и за тобой вослед. Может, кого из наших подберём.

Тихон не заставил себя долго ждать. Взлетев в седло, он стрелой помчался вниз по склону.

– Сумасшедший! – проворчал, зло сплюнув ему вслед, Мирослав. – Чуть нас не погубил! Дурья башка!

– Как бы нам самим себя не погубить, – оборвал его ругань Варлаам. – Не приметили бы нас ляхи. И поспешим давай, покуда не воротились верховые.

Спустившись по склону холма, они вскоре оказались возле места сражения и торопливо спешились.

Убитые кони и люди лежали вповалку, всюду были лужи крови, грязь и покорёженное железо. Вот отрубленная рука в боевой рукавице, вот втоптанный в землю шелом с пышным султаном из перьев, вот изорванный в клочья алый плащ. Под ноги Варлааму попалась отрубленная голова с чёрной бородой и выпученными глазами. Отрок в ужасе отскочил.