Патриотично гимн поет за морем над толпою.

II

Его бесстрашные цвета бросаются вперед,

Национальный символ Севера за флагом нас ведет.

Колокольчик

Эльфийский, в лазурном платье,

Звенит целый день,

Через пустыни в объятия

Песне лететь не лень,

Нежнейший из всех лесных

Чары сплетает ранние,

Осенью эльфы их

Слушают на прощание.

Гигантский дуб

Шаги марширующих армий проснулись за долом

Над воином-дубом и в поле осеннем и голом,

Воинственный крик прекратился внезапно в ненастье,

Ревущие бури тогда онемели в бушующей страсти,

Предвестием дыма войны задохнулись по селам,

Когда в боевой барабан бьют корявыми ветками власти.

Осины

Высокие дисканты их серебристую песнь пронизали,

Прекрасен и тонок напев беспокойной осины,

Легко и протяжно сопрано разносится в зале -

Как сила и тембры меняются у мандолины.

Финал

Кедры пропели вечерние песни,

В ночи убаюкав росу -

С музыкой ранней природа воскреснет,

Где стелется сумрак в лесу,

Концерт вырастает значительный очень,

День угасает. Спокойной ночи, спокойной ночи.

А в сумерках я услышу ясней

Шум деревьев за нами,

И зов далекой скрипки твоей,

Рыдающей над волнами,

И ветер летящий под светом звёзды непорочной,

Я им отвечу. Спокойной ночи, спокойной ночи.

За предел синевы

I

Вам сказать, сэр? Я бьюсь об заклад, мне известно, кто этот мужчина,

Бен Филдс слишком законник, чтоб в парня стрелять беспричинно,

Он о вас был высокого мнения, сэр, и недавно, касаясь персон,

Говорил: «Вот однажды заявится Сквайр, и правду разнюхает он,

Чтоб сюрприз этот преподнести». Я задумался самозабвенно -

Навестить в любой день вы могли нас, конечно же, – Ровера, Бена,

А теперь вы явились напрасно, поскольку двоих нас оставил, увы,

Он шесть долгих недель уже как, за пределы уйдя синевы.

Ровер кто? Это колли, и в мире единственный пес, существо,

Кого мог полюбить бы я дважды. И стоимость, Сквайр, его

Выше суммы, которой владели вы в жизни. А это, я знаю, немало.

Ах, ну вот он, бродяга – давай, подползи же, бездельник, устало,

Покажи нам бинты своей сломанной лапы, что ноет достаточно больно,

Это я виноват, мне больнее – меня прокляни и для сердца довольно,

Фразы брата звучали резонно, мне кажется, но неправа

Моя речь была с ним до того, как раскрыла предел синева.

А ведь за день до смерти, подумайте только, спросил: «Скажи, Нед,

Старый Ровер найдет здесь заботу, когда я умру, или нет?

Он, возможно, тебя веселить даже сможет в тиши одинокого зала,

Если вдруг нападет – знай, что ты заслужил, и собака тебя не признала».

Что же, Сквайр, все было напрасно. Я очень старался, но все же

Дружбы колли не смог обрести, хотя мне она многих дороже.

Я с таким же успехом Луну мог на помощь позвать, но дела таковы:

Сердце Ровера с Беном ушло навсегда, далеко за предел синевы.

Вижу, он не привязан ко мне, и не следует вовсе за мной,

Хоть упрямца ласкал, окружая сердечной заботою не показной,

И в отсутствии общества думал – когда-нибудь он непременно

Эту добрую руку лизнет, положив свою голову мне на колено,

И, возможно, рассеет такое признание часть наступившего мрака,

Но судьбы одинокой не скрасила верная брата собака,

Я устану в какой-то момент, как устал бы любой, даже вы,

И тогда пожалею, что вдаль не отправился с Беном за грань синевы.

II

Взял однажды я Бена ружье, и, намерившись быть на охоте весь день,

К тем далеким кустам направлялся, хранившим полдневную тень,

Оглянулся назад, будто кто-то заставил меня, и от мысли застыл -

Ведь собака бежала за мной, прикрывая как будто охотничий тыл.

Чувство радости я испытал, но потом что- то большее душу пронзило,

Я разгневался даже, поняв, что в оружии Бена была притяжения сила,