Похожим образом устроена поэзия колумбийца Джованни Гомеса, в которой представлен срез чувств современного человека, жителя большого космополитического города, где чувства стираются и обесцениваются, и именно это делает запрос на них всё более острым. Это чувственная, подчёркнуто эротичная поэзия, которая стремится говорить о любовных отношениях с наибольшей возможной прямотой.

Созвучен Гомесу и гаванский поэт Нельсон Карденас, в творчестве которого доминирует меланхолическая нота, а среди поэтических сюжетов на передний план выходят воспоминания о юности, разбитых мечтах и потерянных надеждах.

Барочный сюрреализм ощущается в поэзии Роландо Санчеса Мехиаса, который, будучи кубинским поэтом, непосредственно продолжает утончённую традицию Хосе Лесамы Лимы. Стихи Мехиаса, правда, менее «пышные», чем у старшего поэта: они часто повествуют о культуре, находят в ней барочные и сюрреалистичные черты, благодаря чему история литературы прошедших двух веков начинает казаться живым, наполненным смыслом пространством. Его стихи могут напомнить о великом аргентинце Хорхе Луисе Борхесе: они так же всегда готовы увидеть в привычных сюжетах что-то необычное, хотя и не обязательно магическое.

К стихам Мехиаса тематически близки стихи боливийского поэта Габриэля Чавеса Касасолы. На первый взгляд они кажутся менее утончёнными и несколько более прямолинейными, но это ощущение с лихвой компенсируется особой открытостью миру и новым впечатлениям. Этот поэт тоже часто всматривается в культуру XX века или в свою семейную историю и всегда находит там нечто парадоксальное, заслуживающее пространной стихотворной медитации, построенной на искромётных парадоксах и согретой тёплым чувством по отношению ко всему живому:

Это поэзия наблюдателя, который – в отличие от многих других наблюдателей по всему миру – ещё не разучился удивляться тому, что он видит, не превратился в скучающего туриста.

На фоне испаноязычной поэзии региона стихи бразильских поэтов стоят особняком. Дело здесь и в языке (португальском), и в культурных ориентирах: страна ориентируется в основном на Соединённые Штаты и почти забыла о бывшей метрополии. Среди собственно португальских поэтов лишь голос Фернандо Пессоа слышен в бразильской литературе. Возможно, причина в особой протеичности этого поэта, умевшего говорить многими языками сразу, почти предвидевшего будущую разноголосицу XXI века.

Так, стихи Марсио-Андре де Сузы Аса и Аделаиде Ивановой лучше понятны в контексте североамериканского поэтического пространства. МарсиоАндре (именно под таким псевдонимом он выступает как поэт) в последние годы больше занимается кинематографом и видеоартом, практически не публикуя новых стихов. Смену занятий сопровождал и биографический поворот: из Рио-де-Женейро поэт переехал в Будапешт, где едва ли существует та литературная среда, которая окружала его на родине. Его стихи больше всего напоминают о поэзии языковой школы: это сосредоточенные размышления над тем, как работают языковые знаки. Такая поэзия кажется холодной (особенно по сравнению с киноработами Марсио-Андре), более того, она словно бы специально «высушена» и «обезвожена», лишена любых эмоций, которые могут сделать передаваемое сообщение менее ясным. Но в то же время это аналитика чувственности, пусть она и осуществляется на усложнённом, теоретичном языке.

Совсем другой случай – живущая в Берлине Аделаиде Иванова, представляющая тот извод активистской, политически ангажированной поэзии, который привлекает большой интерес во всём мире. Такая поэзия зачастую говорит намеренно упрощённым языком, не боится манипулировать чувствами читателя и претендует на то, чтобы быть оружием в борьбе за эмансипацию и свободу. Это поэзия ярости, которая действительно часто выглядит упрощённой, сведённой до жеста ненависти в сторону тех, кто творит несправедливость. И это, конечно, феминистская поэзия – написанная в эпоху