Д. С.: В случае с Летовым – это такая бредовая идея, в хорошем смысле этого слова. Здесь как раз уместна его знаменитая теория о множественности я, что моего какого-то канонического я-самость не существует. А если существует, то надо от него срочно избавляться, потому что когда я погибну, умру, это будет сродни разбитому аквариуму, в котором плавали рыбки. Аквариум разбился, рыбки – мои множественные я расплылись по океану и всё. Я-самость — это как раз тот аквариум, который должен неизбежно разбиться. Работает твоя рискованная версия о том, что альтер эго – это Гребенщиков! Вспомним видения Летова, которые преследовали его с самого раннего этапа, что он вышел во двор и увидел, как там соседи ругаются, тетя белье вешает, дети в песочнице возятся. Он понял, что он и тем, и тем, и тем является. И что ничего случайного нет, и все это закономерно. Я этих людей пронзают его я, происходит такое взаимное перетекание. Если мы исходим из этой концепции Летова о множественности я и причастности его к каждому из них, то почему альтер эго Летова не может быть Гребенщиков в данном случае?

Ю. Д.: Но в этом варианте еще очень интересно, что рефрен во всех пяти случаях вводится при помощи разных начальных слов. В первом случае: «Но если б я мог». Далее с повтором: «О, если б я мог». В четвертом: «Да, если б я мог». Наконец, в пятом: «Так что если б я мог».

Д. С.: Но это именно здесь, в печатном тексте. Это какой-то гибридный текст. В фонограмме песни нет ни «о», ни «да». Там все более единообразно, я много раз переслушивал.

Ю. Д.: Ну тогда мы этот момент опускаем. Это, скорее всего, касается издержек публикации. Зачастую так и бывает. Текстологи считают недопустимым компоновать разные версии. Я обычно доверяю «ГрОб-хроникам». Понятно, что есть «белая книга», но это, прежде всего, публикация в виде стихотворений, а меня интересуют все-таки тексты песен в том виде, в котором они существуют на альбомах.

Д. С.: Этого текста нет в «белой книге», и в «Русском поле экспериментов» его тоже нет. Я охотился за ним, я любил эту песню с девяностых годов, но у меня не было его. Я очень хотел его достать. Я диск этот купил только, по-моему, в 2014 году, буквально пять лет назад. Когда я до него дорвался, обрадовался. Кассета была раньше, но текстов-то там не было.

Ю. Д.: Вот опять интересный момент: Егор Летов довольно трепетно, по-хорошему трепетно, относится к своим текстам, к своим песням. «Белая книга» – это почти всеобъемлющее издание, включающее все, что он захотел представить. Эту песню, значит, не захотел. Не включил ее ни в «Русское поле экспериментов», ни в следующую книгу, ни в завершающий труд. О чем это опять говорит? О том, что к песне он относился прохладно?

Д. С.: Может, считал ее некой шуткой?

Ю. Д.: Также у него было с первым вариантом «На мгновение вспыхнул свет». Как он объяснял? Он говорил, что вторая редакция, по сути – вторая версия этой песни, хорошая, нормальная, настоящая. А первая – не более чем набор каких-то слов, в которых хорош только рефрен, переходящий полностью во второй вариант. Вот очень интересно задаться отдельной проблемой: как сам автор оценивает свое творчество. Возможно, он каким-то шедеврам отказывает в праве существовать, а каким-то довольно проходным вещам пророчит роль шедевров. И ничего в этом страшного и зазорного нет. Но это не значит, что это для нас, для почитателей, поклонников, тем более для исследователей может быть руководством к действию. Мы смотрим на песню в той степени, в какой она нам кажется знаковой. Может быть, действительно, то, что в 1986 году не казалось Летову чем-то интересным, теперь вдруг неожиданно стало важным, особенно когда мы ретроспективно смотрим в то время, когда мы понимаем, что для середины восьмидесятых значил Гребенщиков. И в каких соотношениях, в каких весовых категориях находятся в тот момент Летов и Гребенщиков. Летов, по сути, начинающий музыкант, а Гребенщиков, чего уж тут греха таить, к 1986-му уже вполне состоявшийся классик рок-н-ролла. И конечно здесь у Летова определенный эпатаж, я думаю, потому что поклонникам «Аквариума» здесь что-то могло тогда не понравиться. Но в то же время самое, наверное, это – возможность высказать себя через технику нанизывания цитат друг на друга. Присваиваемые цитаты, трансформированные цитаты, поскольку здесь большинство цитат трансформированные, скомпонованные цитаты из разных источников, они дают возможность автору реализовать свое мироощущение. Свое через чужое. Это очень характерный, очень важный, очень показательный момент, как мне кажется. И Летов очень хорошо уловил это; пусть неосознанно, но он почувствовал. И он сделала свой центон именно из Гребенщикова. Условно говоря, не из Пушкина, не из Бодлера, не из Ленина.