Схлестнувшись, Степан ловко увернулся и бросил Лунькова через плечо, да так неудачно, что тот рухнул на землю, как мешок с картошкой, и умудрился при этом вывихнуть руку. От боли бедняга жалобно застонал, валяясь на земле не в состоянии встать.

Стёпа растерялся. Ему стало жаль Ваську. Он помог ему подняться на ноги, но тот застонал ещё пуще и надрывнее, выказывая тем самым свою слабость и безволие.

Услышав эти стоны, прекратив пляски, вокруг собралась вся компания веселящейся молодёжи. Среди них был молодой фельдшер по имени Демидов Матвей. Он, несмотря на всё усиливающие вопли, ощупал руку и сильным рывком вставил вывих на место.

– Ничего страшного, заживёт как на собаке. Скажи спасибо, что упал не на голову, а то вправлять мозги очень трудно, особенно когда их нет, – смачно сплюнув, узнав, при каких обстоятельствах всё это произошло, съязвил фельдшер.

Демидов, деревенский фельдшер по зову своего призвания и повеления самого Господа Бога, – самоучка. Он лечил и людей и скот одинаково и одними и теми же приёмами и снадобьями, только в разных пропорциях, одному ему известными. У них вся семья обучалась друг у друга уже не одно поколение. Кое-какие знания они черпали из литературы, в основном же лечили травами, которые прекрасно знали и сами же ходили в известные только им места, заготавливали их со знанием дела впрок. В ход шли одновременно и заговоры. Люди им доверяли и обращались к ним за помощью, больше ведь не к кому, врач был только в городе за двадцать пять километров по бездорожью.

Рядом, чуть в стороне, стояла Катерина, грациозно опершись левой рукой на бедро. Увидев её в такой позе, Степан как-то забеспокоился, в желудке у него сразу что-то заныло и заурчало, предвещая что-то нехорошее.

Она глядела на него как бы свысока. Где-то он вычитал: «… как Клеопатра смотрела на своих провинившихся подданных». В её взгляде он прочёл непонятные чувства – не то осуждение, не то одобрительные оценки его поступку, – только нюансов, к сожалению, разглядеть он не смог из-за полумрака лунного освещения. Поэтому этот взгляд вызывал в нём явное опасение не в его пользу.

Степан был удручён и даже растерян. Принципами справедливости поступиться он не имел права, поэтому свои действия оправдывал. Ему показалось, в глазах Кати читалось осуждение и боязнь его жестокосердия. На основании вывода, сделанного им самим после содеянного, ему хотелось оправдания и ясности. Из-за недопонимания в его душе прослеживалось чувство невинной жертвы и героя победителя одновременно. Но он ведь был совсем не такой. Это было всем известно. Его лицо выражало саму доброту. Но то, что он ввязался с Луньковым в драку, с этим сумасбродным шалопаем, наводило на мысль о его недальновидности и недостаточном уважении к самому себе. И придя в полное соответствие своему повседневному характерному поведению, он понял, как низко пал и, самое главное, какое мнение сложится о нём у добрых односельчан. С другой стороны, он понимал, что он такой же, как и все, а может быть, даже хуже Васьки, потому, что уровень развития у них был различный, а вот поведение одинаковое, что роднило их и ставило на один уровень.

На прощанье Катерина больше обычного задержала свой пронзительный взгляд на его лице. Затем еле заметная улыбка искривила её красивые пухлые губки, и, нервно дрогнув бровью, игриво крутанув задом, громко бросила:

– Девочки, айда по домам, – резко повернулась и ушла в кругу своих подружек, оставив Степана в недоумении.

Степан не понял тогда значения её загадочной улыбки и с болью отреагировал на эту извращённую наигранную фамильярность. Только после этого какая-то таинственная холодная тень отчуждённости проскользнула в его сознании, почувствовав какой-то внутриутробный обман. Это состояние не покидало его чувства некоторое время, затем постепенно куда-то ушло, уступив место другим более волнующим мыслям. Как далёк был тогда бедный юноша от понимания женской натуры. Всё её поведение свидетельствовало о полном одобрение его поступка, её гордость за его победу и явный знак её благосклонности к нему.