На моей коре ночь…
От тебя ушла тень…

«Небо в квадрате с крестом…»

Небо в квадрате с крестом
Висит в предутренних сумерках.
Комната сливается со сном.
Силуэты плывуще-танцующие.
Темнота безлика, бездонна.
Глядит, как бездомная, с улицы.
Под нависшим оком хочется
Съёжится и зажмуриться.
В этой комнате пять углов.
Четыре прямых, один острый.
В остром колене-прижатом назрели вопросы,
Занозами в ребра несносными.
Небо просачивается в щель,
Капает с подоконника.
Утро затапливает постель.
Растапливает плоть мою.
Расплавляется бесцельно
масло на бутербродах.
Органный гул тишины
сменяется щебетом голодных.
Главный орган духа невозмутим.
Снимаю с плеч темноту хваткую.
Утро. Пора думать о земных.
Ночью снова: угол, бездна, квадраты…

Акростих Пётру Главатских

Пеплом дымит раскаленная сцена,
Ёмкость для сольного сердцебиенья.
Треском горящего нотного поля
Рвение духа выходит на волю.
Глаголить ритм, поднимая
Лавину чувственных рек,
Авангардно-свободно
Всеуслышанно каясь,
Акцентом звука пронзая
Тончайщие стены тел…
Снисходит крик в темноте,
Как плач об агнце света…
И.
Х.

Он (деньги) и я

Когда ты входишь в обветшалый кров,
Твой лоск встаёт павлином среди пыли.
И стопы книг (и на и под столом)
Лежат, желтеющие рты разинув.
А ты, смеясь, из шляпы достаёшь,
Как соль весьма изысканного трюка,
Горсть фантов: ЦУМ, театр, ужин в Турандот…
И вежливо протягиваешь руку.
И амбра в след играющих духов,
И вин стареющих кровавое наследие…
Одевшись в узко-чёрное столетие,
Ты мне бросаешь длинное вечернее
Огней московских полотно.
И я плыву в размеренных шелках
По мраморным парадным коридорам.
Я загораюсь вспышкой в зеркалах.
И пудрюсь в глянце царственных уборных.
Но только помни, мой роман с тобой —
Прогулка под Луной бродячей кошки.
Я незаметно ускользну домой,
В мой сад, где шаль скамейке брошена.
Веранда,
    книги,
        небосвод,
Под крышей скошенной.
Люблю с тобой,
        (и без тебя),
Смотреть
        на звезды я.

«Я разрешаю…»

Я разрешаю
    злиться
        волчицам.
Рычать
    и скалить
        клыки.
Я разрешаю
    резвиться
        львицам.
Ночью
    по звездам
        брести.
Я разрешаю
    птицам
        стелиться
Ситцем
    в небесную
        синь.
Я разрешаю
    лисицам
        слиться
С рыжей
    листвой
        осин.
Провозглашаю
    раскрыться
        всем лицам,
Частицам
    моей
        души.
Я пожелала
    свершиться
        жрицей
В храме
    цветущей
        Земли.
Сыпет
    крупицы
        корицы
Тёплое
    тёмное
        Инь.
Сила во мне струиться,
Тайна земных глубин.

Александра Быстрова

Повесть «Папа вырос» (отрывок)

Подобралась поближе к папе и включила диктофон. Мне хотелось узнать подробности, сохранить истончившиеся воспоминания.

Глава первая. Покидая отчий дом

Сердце тонуло в вязкости за грудиной. Колька ворочался, и панцирь кровати скрипом выдавал беспокойство. Мама, уставшая за длинный летний день, не реагировала на звуки из противоположной части комнаты – глубокий сон овладел ею до утра.

Колька пересчитал воображаемых овец, белых, кучерявых, до сорока шести. Дальше мысли сбились на волнующее: завтра начнётся новая жизнь вдали от дома. Самостоятельная.

Хорошо хоть, на рыбалку сгонял с ребятами. Деревянный мосток, тянущийся до глубины, удачно оказался свободным. От торопящегося шага доски запружинили. Парни расселись по трём сторонам, свесили ноги, изредка задевая остывающую воду. Слегка, чтобы не распугать рыбу. Большое озеро в центре села окружали дома разного размера и достатка, с одного бока уходившие улочками до соснового леса, за которым текла Ока.

Вечерний клёв оправдал надежды. Натаскали ладошечных карасей по полбидона и довольные засобирались домой. Колька не удержался, скинул кепку, майку и шаровары. Лето заканчивалось – хотелось напоследок прикоснуться к озеру. Накупался до синих губ. Друзья тем временем оттачивали мастерство: крутили «солнышком» ведро, наполненное водой. Эффект застывшей воды завораживал. Ни капли не проливалось из перевёрнутого ведра. Неподалёку барахтались ненасытные до влаги беспокойные гуси. Широкими крыльями они раскидывали брызги. Среди их гогота доносилось: