– Ну, само собой…

– Вот именно! А теперь два языка встретились, и как вы думаете, узнали они друг друга?

– Через тысячу лет… гхм… смеетесь? Конечно же, нет…

…отскакиваем в ужасе.

Понимаю, поторопились, понимаю, слишком быстро приблизились друг к другу, обожглись – надо время, говорю я себе, нам нужно время, чтобы понять друг друга, чтобы привыкнуть, чтобы вспомнить то, бесконечно забытое, то…

– …теплеет, – говорю я.

Сегодня я ночую в замке – с хозяином замка мне довелось познакомиться при удивительных обстоятельствах – много веков назад он вызвал меня, чтобы я прогнал из замка неведомую силу, которая оказалась…

…впрочем, это очень долгая история.

Смотрю на палящее солнце, сегодня оно жарит особенно нещадно.

– Теплеет, – говорю я.

Хозяин смотрит на равнину, залитую водной гладью, откуда робко торчат деревца – до замка вода еще не добралась, мы с хозяином гадаем, доберется она в этом году, или нет.

Сегодня каменные чертоги наполнились людьми, сюда собрался народ со всей округи, из затопленных городков – мы с хозяином обустроились в комнатушке наверху, но даже сюда долетает гомон бесчисленных гостей.

Теплеет.

Подступает вода.

– Люди пришли в палац…

Это хозяин сказал.

Смотрю на него, недоумеваю, почему не в палаты, не в пэлес – палац…

– Палац! – кричу я.

– Палац! – кричит он.

Оба.

Разом.

Хором.

Вернее, уже нет его, нет меня, есть… не я, и не мы, не знаю, как сказать, говорю – палац.

…только сейчас понимаю, как я вымотался за эти несколько дней, когда ехал в горы, приводил в порядок дом, побитый ледником, чтобы теперь можно было, наконец, упаковать вещи и поехать по дороге, ведущей в горы.

Бросаю прощальный взгляд на дом, кланяюсь, как велят обычаи.

Сажусь в машину.

Смотрю на замок, перед которым хозяин опускается на колени, прощается на долгие тысячу лет.

Замираю.

Прислушиваюсь.

…показалось…

…нет, нет – не показалось, все больше удаляются друг от друга два голоса, кричат, пытаются докричаться —

– Палац!

– Палац!

Расходятся, разлетаются за людьми, идущими к горным хребтам по разные стороны.

Кричат:

– Палац!

– Палац!

Хозяин смотрит на замок, спохватывается…

…бежит к нему вдоль подступающей воды…

Выводит на стене замка – крупно, размашисто —

ПАЛАЦ

…я вижу его…

Я понимаю – я вижу своего врага, я понимаю – нам предстоит бой не на жизнь, а на смерть, потому что замок, потому что —

– Палц!

– Полиес!

– Палц!

– Полиес!

…война…

За замок…

Я уже понял, что не узнаю правды.

Что они мне не скажут.

Уже понял – когда пожелал им доброго вечера, а они мне не ответили.

Меня еще удивило, что вот так, оба сразу, и дадди, и мамми, полулежали в креслах, перед шахматным столиком, я еще оглядел, оценил расклад, понял, что у белых нет шансов. Кажется, белыми играла мамми, хотя я не знаю, доска была повернута как-то неровно, наискосок от самой себя, если такое вообще возможно.

И я понял, что так и не узнаю правды.

И Ребекка тоже.

Должен сказать, что родители у нас были не просто строгими – их строгость была маниакальной, граничащей с безумием. В то время как всем остальным можно было гулять всю ночь, нас в девять вечера безоговорочно отправляли спать – приходилось лежать и пялиться в потолок, когда другие ходили в кино, или друг к другу в гости, или просто без дела болтались по улицам всю ночь. На завтрак обязательно были хлопья с молоком, и тосты с джемом – и родителям было глубоко наплевать, что все остальные прекрасно обходились без завтрака. Ужин пропускать тоже было нельзя, ровно в восемь мы должны были быть дома, и с чисто вымытыми руками сидеть за столом.

Консерватизм в нашей семье доходил до абсурда. Нам нельзя было пользоваться электронными книгами – от слова совсем, приходилось довольствоваться бумажными вариантами, учиться читать по буквам – в то время, как все остальные прекрасно закачивали информацию себе прямо в память. По вечерам полагалось читать вслух, и я надеялся, что об этом не узнают мои друзья, иначе бы меня подняли на смех – ну право же, кто сейчас передает инфу вот так, звуками через буквы.