Мы же, напротив, чувствовали, что таинственное поле мистификации начало сгущаться. Магритт затеял с нами эту игру и глумится над нами.

– В Инстаграм? – растерянно предложила я Яковине.

– В Инстаграм, – твердо сказала она.

Мы шли дальше по улице и размышляли, что же должно случиться еще, чтобы этот день точно выпал из реальности насовсем. Может, пойдем в магазин, купим зеленое яблоко? Найдем туриста с трубкой (которая, конечно, в отличие от магриттовской трубки, будет настоящей). Да, черт возьми, мы все – сон, приснившийся Магритту. Надо поставить какую-то четкую точку в этой игре.

Четкая точка не заставила себя ждать. Из-за угла выехала карета, запряженная белой лошадкой. На козлах сидел кучер в черном пальто и черном котелке. Человек в черном пальто и в черном котелке появляется на картинах Магритта более двадцати раз. Сын человеческий, господин Посредственность, самый узнаваемый образ.

Этого просто не могло быть. Этого не могло быть никогда! Мы стояли, глядели на него и не верили своим глазам. Я застыла и боялась пошевелиться. Обычно у меня нервы как у Эйфелевой башни – бетон и стальные канаты, но тут меня просто парализовало. У Яковины выпала изо рта сигарета. Когда карета уже почти совсем проехала мимо нас, она спохватилась и закричала:

– Блин, сфотографировать не успела. В Инстаграм…

И тут человек в котелке придержал лошадь, повернулся к нам и на русском языке с характерным одесским выговором сказал:

– Зачем вы беспокоитесь? Вы фотографируйте, таки я подожду, зачем мы будем нарушать ваше счастье?

Как мы хохотали! Весь таинственный туман сюрреализма вокруг немедленно рассеялся, и остались только мы, средневековая улочка и обычный туристический аттракцион.

Я вот о чем подумала. Я, конечно же, по-прежнему не верю в приметы и суеверия, в морок и сверхъестественные подоплеки. Но и за этот день, прожитый в загадочной дымке поэтических магриттовских образов, мне тоже не стыдно. Приятно же хотя бы один день побыть совсем другим человеком, поверить во что-то такое, во что поверить невозможно, прожить день какой-то чужой жизни.

В конце концов, разве не за этим мы уезжаем из дома в путешествие?

Мы с главным редактором «National Geographic Traveler» Ольгой Яковиной поехали в Антверпен исключительно для удовольствия. Антверпен – один из моих любимых городов, поэтому я запросто написала бы статью про Рубенса, Заху Хадид, музей современного искусства MAS, про фестивали, про еду, про моду, про добычу алмазов. Да про что угодно. Про Антверпен-то? Да даже ехать никуда не надо, и так все исхожено вдоль и поперек.

Так я думала до нашего путешествия. Поэтому мы поехали просто погулять по любимому городу еще раз, без какой-то особой цели.

Вот Яковина считает, что любимые города – они как мужчины: с одними у тебя начинается любовь с первого взгляда, с другими – крепкая дружба, с третьими – наоборот, необъяснимая антипатия, а с четвертыми вообще все сложно. А уже знакомые города – они, стало быть, как бывшие мужчины. Уютные старые приятели.

Я, конечно, считаю совершенно иначе. От бывших мужчин ждешь, что они растолстели, спились и живут с мамой в горьком отчаянии и сожалениях. Тогда как от любимых городов ждешь, что они за время твоего отсутствия стали только прекраснее, обнимут, накормят, и обойдется без всяких сюрпризов.

В Антверпене живет художник Ян Фабр, который постоянно скандализирует косный истеблишмент. Делать это, без всяких сомнений, не только можно, но и обязательно нужно. А я, конечно, ассоциирую себя с косным истеблишментом, поэтому очень скандализируюсь. Ян Фабр рисует картины собственной кровью, делает скульптуры из панцирей тропических жуков, раскрашивает стены королевского дворца синими ручками Bic. Он же поставил в Собор Богоматери Антверпена золотую фигуру с крестом, похожую на Элвиса Пресли. И несмотря на то, что мне все-таки ближе благопристойные буржуазно-обывательские ценности, сама идея ставить объекты современного искусства в католические соборы и королевские дворцы мне кажется очень симпатичной и правильной. Это обеспечивает непрерывность творческой мысли, диалог прошлого с настоящим, позволяет городу не мумифицироваться и, говоря экспертным языком, актуализирует традиционный контекст.