Вступает опять Лучано, задает отцу тон, чтобы тому было легче. Но добивается обратного эффекта. Ну кому под силу работать на таком фоне? Контраст убивает весь дуэт. Камера подъезжает ближе, видны их лица. Фернандо устал, со лба льется пот, но он старается. Лучано поддерживает отца самым теплым взглядом. Последние звуки. Зал взрывается. «Bravo, bravissimo!» В Италии нет ничего более святого, чем семья. А семья Паваротти родная для всех, поэтому, естественно, ее поддержат все. Это очень трогательный момент.

Фернандо грациозно кланяется с видом победителя. Раскидывает руки навстречу залу.

– Grazie, molto gentile, – благодарит он с довольной улыбкой. – Спасибо, друзья.

Рядом в сторонке стоит Лучано Паваротти. Он говорит:

– Babo, bravo. Bravo signor tenore! Папа, браво. Браво, синьор тенор! – А потом, обращаясь к публике: – Не дал Бог мне его таланта. Даже в молодости я не мог петь, как он.

Я сначала ужаснулась: надо же, какой злой сарказм. Но потом, глядя на светящееся искренней гордостью лицо младшего Паваротти, поняла, что это вовсе не сарказм, не насмешка. И конечно, ни в коем случае не заблуждение. Мне сложно поверить, что у Лучано Паваротти не хватило музыкального слуха понять, насколько плохо спел его отец.

Нет, это была настоящая кристально чистая ложь. Лучано, светясь гордостью за своего «babo», аплодирует и рассказывает, насколько тот превосходит его в мастерстве.

И вот это тот самый момент, когда маленькая местечковая ложь становится большой жизненной правдой. Есть искренность, есть объективная оценка способностей, а есть любовь. И, по большому счету, я – за любовь. Если не для выражения поддержки, любви и семейной преданности, то зачем нам вообще нужны слова?

И вот я в Модене, в этом самом месте, куда семья пекаря Фернандо Паваротти приходила каждое воскресенье. Где молилась об окончании войны, где крестили детей синьора Лучано и отпевали его самого.

На скамеечке сидела женщина с лицом, совершенно обезображенным какой-то болезнью, неровным, покрытым отталкивающими яркими синюшными пятнами. Женщина истово молилась. Мне показалось, что с такой фанатичной одержимостью она может молить Бога только об одном – чтобы тот вернул ей былое здоровье и красоту. Мне стало ее так жалко! По-хорошему, надо было не мешать и сразу уйти, но мне хотелось как-то «зафиксировать» свое там пребывание, поэтому я села на пять минут на соседнюю лавочку послушать певчих. Женщина, видимо, закончила и вышла из своего религиозного экстаза, и так получилось, что мы с ней одновременно поднялись уходить. Проходя мимо плаката с надписью «Сто лет со дня смерти святого Пия X», она указала мне на него пальцем и сказала:

– Это святой праздник, я уверена, что теперь у меня все получится. Я молилась, чтобы у моего сына прошли неприятности на работе.

Я удивилась и, видимо, от большого ума осторожно задала самый нетактичный в такой ситуации вопрос:

– И вы ничего не просите для себя?

Она удивилась и ответила:

– Это и есть для меня.

Все-таки это удивительное свойство материнской души – у нее никогда нет выбора, о чем просить Бога в первую очередь. Но каково совпадение! Два настоящих моденца в разное время совершенно по-разному поведали мне об одном и том же – о том, что важнее семьи нет ничего.

Я так расчувствовалась, что, когда женщина, прощаясь, пожелала мне хорошего дня, отчаянно выпалила:

– Вы тоже, пожалуйста, будьте счастливы. Любым счастьем, которого хотите.

А она улыбнулась, развернулась и вышла.

Мой преподаватель общей физики в институте профессор Кириченко мог объяснить любой феномен с научной точки зрения.