– Не надейся.

Но Смолин меня не слышит. Я отстаю от него на несколько пролетов. Он уже хлопает подъездной дверью, а я все еще спускаюсь с третьего этажа.

– Шевелись, а? – раздражённо бросает Смолин, когда наконец выползаю на улицу.

Сажусь в его Порше, пристегиваюсь как порядочная и тут вспоминаю, что у меня при себе нет ни сумки, ни телефона, ни ключей от дома.

– А где мои вещи? – спрашиваю Смолина.

– Шмотье твое? У Меркуловой, наверное.

– А моя сумка? Там телефон, ключи… там всё… Я даже домой не попаду.

Грубо выругнувшись, он набирает Меркулову, причем включает вызов на громкой связи.

Она отвечает почти сразу.

– Привет, Стас! – голос ее звучит напряженно и в то же время заискивающе.

– Полин, вещи новенькой… сумка там ее, телефон… у тебя?

– Да, вроде… Посмотреть? – спустя паузу снова подает голос: – Сумка точно здесь, а где ее тряпье – не знаю. А что?

– А ты сама всё еще там? За городом? Никуда не собираешься?

– Нет, у нас же сегодня уроки с одиннадцати. Но я, может, вообще не пойду, что-то мне…

– Я к тебе скоро заеду, – перебивает Смолин. – За ее вещами.

– Да? – удивляется она. – Ну ладно. А сама Швабра где?

– Рядом со мной сидит, – преспокойно отвечает он.

– Ой, ну пока тогда, – быстренько сворачивает разговор Полина.

Я стараюсь не подать вида, но скулы предательски вспыхивают. Когда Соня называла меня в классе этим тупым словом, было ведь плевать. Абсолютно. Меня даже смешили ее потуги выпятить свое значимость таким глупым способом. Сейчас же оно вдруг болезненно обожгло. Сама не знаю, почему. В их диалоге как-то обидно и унизительно всё это прозвучало.

– Тащись теперь из-за тебя опять к Меркуловой, – высказывает свое недовольство Смолин и с мрачной миной смотрит на часы. – И так всё утро с тобой торчу, будто делать мне больше нечего.

– Оу! – у меня даже смешок от изумления вырывается. – То есть это моя вина, что ты тут со мной торчишь? Что вы меня затащили на свою проклятую вечеринку и накачали чем-то до беспамятства? Что я очнулась не дома у себя, а черт знает где?

Он окидывает меня насмешливым взглядом.

– Да кто тебя куда затаскивал? Тебя позвали – ты помчалась. И что значит – накачали? Тебе что, силой что-то в рот заливали? Сама пришла, сама выпила. Всё сама. Добровольно. Так что не ной теперь.

– Ну так и ты меня привез оттуда добровольно. Так что сам не ной.

Смолин тут же вспыхивает:

– Капец, ты охреневшая! Да ты хоть знаешь, что бы там с тобой было, если б я тебя не увез?

– И что?

– По рукам бы пошла, – хмуро отвечает он. – Но сначала, конечно, тебе бы полноценную фотосессию устроили во всей красе. Может, еще как-нибудь поглумились бы. Поверь, фантазии у наших бы хватило…

– Так я тебя благодарить теперь должна? – едко спрашиваю я. Как будто он сам меня не сфоткал, спаситель!

– Нахрен мне нужна твоя благодарность, – кривится он. Выезжает за город и быстро набирает скорость.

– И зачем тогда ты меня увез?

– Считай, пожалел.

– О, так ты у нас жалостливый. Прямо сама доброта и милосердие! – с горечью восклицаю я.

Смолин резко ударяет по тормозам и останавливает машину на обочине. Меня швыряет вперед так, что ремень врезается в туловище.

– Ты нормальный?!

Он разворачивается ко мне всем корпусом. Яростно сверкая глазами, выпаливает:

– Еще слово и я тебя высажу к чертям! И при сама до Меркуловой за своим барахлом, ясно?

– Ясно, – отвечаю я. И иду ва-банк: – Удали мою фотку. Пожалуйста.

С минуту мы смотрим друг другу в глаза. Его – горят как угли, но отвести взгляд от них невозможно.

Возникает странное ощущение, будто сейчас что-то произойдет. Меня даже неясное волнение охватывает. Мне кажется, он тоже это почувствовал и дрогнул внутри. Но затем это ощущение исчезает. Он отворачивается, заводит машину и трогается с места.