Горчичников. Но самое мучительное и самое главное происходит в отношениях мужчин и женщин. Да. Кажется, что это для удовольствий человек стремится, а оказывается, именно это стремление улучшить свою природу и выделило его из остальных живых сообществ и устремляет вперед. И его как бы посылают вперед по этому пути рыбы и насекомые, птицы и млекопитающие, как бы машут ему прощально платочком. И жалеют его. Ведь на этом пути, Алена Васильевна, кроме наслаждений и комфорта мыслей, человека с ранних детских лет начинает мучить и доводить до отчаяния знание о своей скорой смерти. Да!

Входит Коляскин.

Коляскин. Это, оказывается, город Отрадное. Следующая – Мга.

Пауза.

Тимофеева. Ты что, на станции был?

Коляскин. Что ты? Я ж только вышел.

Тимофеева. Ну и иди. (Горчичникову.) А еще?

Горчичников. А еще… Я не хотел без Петра Викторовича говорить, потому что это получится как бы попытка украсть, или можно назвать – исподтишка, хотя эти дела почему-то так делают и считают, что это правильно…

Коляскин. Я пойду, там посижу. Или – поехали домой, Алена!

Тимофеева. Можешь ехать совсем.

Коляскин, вздохнув, остается.

Горчичников. Мне бы не хотелось, Петр Викторович, пользоваться также своим преимуществом в умении выразить себя. Но я утешаюсь тем, что в человеческих отношениях речь значит меньше, чем взаимные откровенности или неприязнь в поведении, во взгляде, даже, бывает, на расстоянии. Я замечал. Вдруг появляется неприятный тебе человек метров за двести от твоего дома и у тебя мгновенно портится настроение и тут – вот он, через четыре-пять минут стучит в дверь.

Тимофеева (встает, подходит к двери комнаты, открывает ее, Горчичникову). Ты здесь ночуешь, Толя?

Коляскин и Горчичников одинаково ошеломлены.

Горчичников. Да… Это я с детства здесь… живу.

Тимофеева. И здесь-то книг сколько… (Оборачивается, Горчичникову). А ты любишь уют, оказывается. Одна лампа на столе, одна люстра, и одна над изголовьем. И коврик перед диваном. Вот только обои лапастые. Надо переклеить.

Горчичников (встает, топчется около Тимофеевой). Да… Наверно…

Тимофеева. А чтобы тебе было удобно заниматься, надо купить кресло. А здесь встанет швейная машина.

Коляскин. Он что, сам шьет?

Тимофеева. Не знаю. Это моя машина.

Коляскин. Зачем? Ты же недавно купила.

Тимофеева. Недавно.

Коляскин. Ну вот. А уже продаешь.

Тимофеева. Я не продаю. С чего ты взял?

Коляскин. А что?

Тимофеева. Ничего.

Закрывает дверь, садится на стул.

Коляскин. Ему зачем машинка?.. Матери его, что ли?

Тимофеева. Ты, Петя, иногда становишься, как сундук: на тебе хоть прыгай, хоть в карты играй. (Горчичникову.) Толя, объясни ему.

Горчичников (он бледен, торжествен). Насколько я понимаю, Петр Викторович, в образовавшейся ситуации мне предстоит установить статут…

Коляскин. Ох, да замолчи ты! (Закрывает уши ладонями.) Куда я попал, а?.. Давай отсюда как-нибудь сваливать!.. Что это ты про машинку, Алена?.. Про машинку-то ты что?..

Крутит у нее перед глазами ладонью, привлекая внимание. Она в досаде бьет его по руке.

Тимофеева. Ты слушай, что тебе человек объясняет!

Коляскин. Да какой это человек? Это… две программы на одном канале! (Горчичникову.) Сейчас как дам сверху – нормально заговоришь!

Тимофеева. Ах, та-ак! Хорошо. Тогда я тебе объясню. Мы с Толей решили пожениться.

Пауза.

Коляскин. С каким Толей?

Тимофеева (кивая на Горчичникова). С ним.

Коляскин (пауза). Поехали домой, Алена.

Тимофеева. Езжай. Я уже там не живу.

Коляскин. А где ты живешь?

Тимофеева. Здесь.

Пауза.

Коляскин. Здесь. А почему здесь? С кем?

Тимофеева. Ну что за сундук, действительно!.. С ним! С Анатолием!