Когда мальчику исполнилось двенадцать, он сделал лошадку.

Высотой в две ладони и движущуюся: внутри у нее был часовой механизм на пружине. После работы он оставался в кузне сверхурочно и ковал себе детали, а потом подолгу сидел в сарае, который выстроил сам за родительским домом, отмеряя, подпиливая и полируя шестеренки. И вот уже коняшка скакала по полу сарая на радость ему и всей честной компании, состоявшей из одного человека, девятилетней соседской дочки по имени Нора Вейл.

Нора захлопала в ладошки, а лошадь повернула механическую головку и чуть ли не лукаво на них посмотрела.

– Что за прелесть, Марк! Что, ей-богу, за прелесть! Ничего такого никогда и на свете-то не было… разве только в совсем старые времена.

– Ты о чем это? – тут же спросил он.

– Ну, сам знаешь. Давным-давно. Когда у людей были всякие умные механизмы вроде этого.

– Да ну, это просто сказки, – отмахнулся Марк: и добавил, помолчав. – Правда же?

Она помотала головой, встряхнув светлыми волосами.

– А вот и нет. Мой папа раз проходил мимо одного из этих… запретных мест – на юге, у Наковальной горы. Там до сих пор всякие сломанные штуки видно, даже внутрь заходить не надо; люди таких больше не делают. – Она посмотрела на лошадку: та уже начала уставать и двигалась медленнее. – Может, даже вроде нее есть.

– Интересно, – протянул Марк. – Я и не думал… И что, прямо так все валяется?

– Папа так сказал.

Тут она вдруг поглядела ему прямо в глаза.

– Знаешь что? Ты бы лучше никому ее больше не показывал.

– Почему это?

– Не ровен час, подумают, будто ты туда ходил и научился разному… запретному. Люди ведь и взбеситься могут.

– Тупость какая! – Лошадка упала на бок. – Нет, это правда тупость.

Он поставил лошадку на ноги.

– Хотя, может быть, я подожду, пока не смогу показать им что-то получше. Такое, что им понравится.

Следующей весной он продемонстрировал избранной горстке друзей и соседей плавучее устройство для управления шлюзом оросительной системы. Две недели все только об этом и говорили, но потом решили, что ставить такое себе – дураков нет. Когда случился весенний паводок (и потом, когда пришли дожди), округу, конечно, слегка подтопило, но население лишь дружно пожало плечами.

– Надо показать им что-то еще лучше, – горячился Марк. – Такое, что им просто обязано будет понравиться.

– Почему? – спросила Нора.

Он озадаченно уставился на нее.

– Потому что должны же они, в конце концов, понять…

– Что?

– Что я прав, а они – нет, конечно.

– Людям такое редко нравится, знаешь ли.

– А вот посмотрим, – ухмыльнулся он.

Когда мальчику исполнилось двенадцать, он взял с собой гитару (как брал и во многие другие дни) и отправился в крошечный парк, запрятанный глубоко в стальном, стеклянном, пластмассовом и бетонном чреве города, где нынче обитала его семья.

Он дружески похлопал по боку синтетическое дерево и зашагал по неживому газону мимо голограмм покачивающихся цветочков в сторону оранжевой пластиковой скамейки. Скрытые динамики через рандомные интервалы включали записи птичьих песен. Искусственные бабочки скользили вдоль невидимых направляющих лучей. Потайные аэрозоли регулярно выпускали в воздух цветочный аромат.

Дэн извлек инструмент из футляра, настроил. И начал играть.

Одна из фальшивых бабочек неосторожно пролетела слишком близко, застыла в воздухе и упала в траву (тоже фальшивую). Дэн прекратил играть и нагнулся посмотреть на нее. Мимо шла женщина; она бросила наземь у его ног монетку. Дэн взъерошил волосы, глядя ей вслед. Растрепанная серебряно-белая прядь, бежавшая через его черную шевелюру от лба до загривка, снова упала на место.