– Севка, ты понимаешь, что мог убить человека?.. – тихо спросил Глеб после бесконечной минуты молчания. Сева потупился и кивнул, покаянно опустив голову.

– Неужели ты выдашь старого друга? – прошептал он, не решаясь взглянуть на Глеба. – Меня же с позором выкинут отсюда… Можно будет уходить из медицины… Это конец, Глеб, для меня конец. Я прошу тебя…

Смотреть на испуганного, униженно выпрашивающего пощады друга было невыносимо.

– Чёрт бы тебя побрал, Ярцев! – выругался Глеб и с досадой стукнул кулаком по столу. – Внимательнее надо быть, когда пишешь назначения. А у тебя в голове одни гулянки. Когда уже нагуляешься и успокоишься?

За дверью послышались голоса, шаги. Глеб вздохнул, пододвинул к старому товарищу историю болезни и сказал:

– Ладно, бог с тобой! Быстро исправляй, пока историю не забрали реаниматологи. А Разгуляеву я ничего не скажу. К счастью, Шапошников жив, скоро совсем оклемается.

– Спасибо, Глеб, ты настоящий друг!

Сева схватил историю и стал быстро вымарывать злополучный ноль, пытаясь счистить чернила острием старого, давно валяющегося в столе скальпеля. Ещё одну службу сослужил хирургический инструмент, спасая человеческую жизнь, на этот раз врача, а не больного.

Шёл четвёртый час операции. У Глеба ныла поясница и затекла шея. Но он этого не замечал, сосредоточившись на работе рук до такой степени, что перестал слышать все посторонние звуки, кроме тихого ритмичного шуршания аппарата искусственной вентиляции легких и слов профессора, которые тот периодически ронял, давая указания своему ассистенту. Бестеневая лампа бросала яркий круг света на хирургический стол, на ограниченную салфетками операционную рану, в глубине которой билось и пульсировало человеческое сердце. Для Глеба за границами этого круга света не было ничего, будто весь мир сосредоточился на точных, ювелирно выверенных движениях инструментов в руках хирургов. И ему казалось, что он чувствует, как под его пальцами едва заметно подрагивает тонкая, как паутинка, невидимая ниточка жизни.

Вдруг Леденёв как-то прерывисто вздохнул и произнёс:

– Давай, Глеб, заканчивай сам. Осталось немного. Пусть тебе Лёня поможет, а я пойду. Что-то мне нехорошо. Давление, наверное, поднялось.

Глеб вскинул на профессора встревоженный взгляд и заметил нездоровую бледность и мелкие бисеринки пота на лбу Старика. Глаза над маской казались бесконечно уставшими.

– Хорошо, Алексей Иваныч, я всё сделаю, идите, отдыхайте.

Старик ушёл, устало опустив руки в окровавленных перчатках. Глеб не позволил себе отвлекаться на переживания, сосредоточился на работе. Но в глубине души затаилась тревога.

А когда операция закончилась, едва успев снять халат и перчатки и сполоснуть руки под краном, выскочил в коридор и бегом понёсся в кабинет профессора.

У него сердце дрогнуло и тревожно застучало, когда он увидел распахнутую настежь дверь кабинета и толпящихся там людей. Подбежал, заглянул внутрь через плечи и головы: ребята из реанимации укладывали Старика на каталку, тот был бледен и держался рукой за сердце.

– Нина, что происходит? – выцепил он из толпы дежурную медсестру.

– Ой, Глеб Александрович, говорят у Алексея Ивановича обширный инфаркт! – девушка в белом форменном брючном костюме подняла на него испуганные глаза. – Он как к себе вошёл, шатаясь, я сразу побежала следом, уложила на диван, достала его таблетки, которые он обычно принимает, померила давление. А давление невысокое, даже наоборот. Вижу, что ему совсем плохо, позвонила в реанимацию. Ну, а они уже ЭКГ сняли…

– Молодец, Нина, ты всё правильно сделала, – Глеб кивнул и отодвинул сестричку в сторону, прошёл в кабинет.