– Ничего себе неприятность! – Я дотронулась до шеи. – Рубец останется. А если дорога моя у ваших ворот кончается? Тогда как?

Ух как зыркнул на меня Кирилл Семиродов! Ух как сузил свои глаза в пронзительном прищуре! Что, не выдержал борзости моей, урка замшелый, психовать начал? Давай-давай, в гляделки поиграем. Кто кого? Жаль, что ты стар, а то я – по своему теперешнему настроению – или научила бы тебя разговаривать, как полагается, или отмордовала бы без жалости!

Семиродов не выдержал, отвел глаза. Вежливо, без вывертов, попросил:

– Я что-то не понял про ворота. Но ты подожди, Маша, мы с тобой сейчас вдвоем побазарим.

До меня не сразу дошло, что в былые времена «Машами» называли уважаемых в блатной среде женщин. Подойдя к старику вплотную, я нагнулась к его лицу и, держа ладонь на больной шее, по-змеиному прошипела:

– Ты, бывший, не буду я с тобой разговаривать после этого. Боюсь потерять уважение к твоим сединам и поступить недостойно. Завтра жди. Тогда и поговорим. И счет тебе за сегодняшнее выставлю. Не этому лоху, – я ткнула пальцем в Ивана, – а тебе.

Сцепив пальцы в синих, зоновских наколках, старик, опустив глаза, молчал. Чем-то я его уела. Своей яростью, что ли?

– А ты, – повернулась я к племяннику с грозным видом, но при виде его вконец перепуганного лица смягчилась, – пойдешь со мной. Возьми домкрат. Колесо у моей машины лопнуло.

– Смотри, язык больше не распускай! – предупредил его дед Кирилл. – Не твое это дело.

Господи, как хорошо на заросшем лебедой, освещенном вечерним солнышком дворе! Но и от двора мне захотелось удрать подальше, едва мы с Иваном вышли из калитки на улицу.

Пока он ковырялся с запаской, я, забравшись в салон машины, принялась рассматривать в зеркало свою пострадавшую шею. Удавка оставила на коже заметный со всех сторон след, а местами, особенно с боков, даже кровоточила. Но ведь могло быть и хуже.

Захотелось вылезти и пнуть заканчивающего работу Ивана в зад. Чтобы не поддаться искушению, я спросила:

– А откуда взялась здесь эта Лозовая?

При ее упоминании он сплюнул, но ответил весело:

– Из другого города принесла ее нелегкая. Странно, что ее сегодня здесь нет. Она с дружками обычно вот по этому шоссе гоняет, вокруг аэропорта. Бензин жгут, бездельники! Рокеры, мать их!

– Когда дом-то жечь собираются? – спросила я, кончиками пальцев массируя вздувавшийся рубец.

– Ха! Завтра обещали заняться. – Он поднялся и отряхнул колени. – Все. Готово. А зачем тебе?

Я вылезла из машины, чтобы оценить его труд.

– Да вот, думаю, не приехать ли полюбоваться?

– Оно тебе надо? – выпятил он губы в удивленной гримасе и вернул мне гаечный ключ.

– Не надо мне ничего! Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал!

Мужик смутился и, махнув на прощание рукой, уже повернулся, чтобы уйти, но я его остановила:

– Эй, а ради чего все-таки Лозовая от дома отказалась?

– Не отказывалась она, – повернулся он ко мне вполоборота.

Вот как! Значит, Лозовая от дома не отказывалась.

– Ага, не отказывалась, а наследство свое сжечь готова. Врете вы оба!

– Да, сжечь хочет. Потому что требует с нас того, чего мы и в глаза-то не видывали. Нам это надоело, мы указали ей на порог, а она обиделась.

– Что ж она такого требует, за что можно целый дом спалить?

– Кирилл Федорович большую часть жизни в зоне провел – так уж сложилось. И старика Лозового, деда ее, по прошлому своему хорошо знал, – он осекся, видно, вспомнил дядькин приказ держать язык за зубами и, поморщившись от досады, быстро закончил: – Чушь, в общем. Какая-то старая тюремная байка, не знаю я толком. Если хочешь, иди у него самого спроси.