Сейчас большая часть книг валялась на полу. Кто-то явно в спешке пытался что-то найти, многие издания были зверски распотрошены. У третьей стены напротив окна стоял хозяйский стол, за которым Вера Георгиевна частенько читала, уютно устроившись в обитом бархатом кресле, а в последнее время всё чаще и чаще с помощью Алёнки училась азам работы на ноутбуке, который семейство Вороновых подарило ей на прошлый Новый год. Сейчас же стул был опрокинут, а ящики стола раскурочены чьей-то безжалостной рукой. Алёнка, которая с огромным трудом взяла в себя в руки, увидев весь этот бардак, опять начала тихонько подвывать.

– Итак? Можете сказать, что тут пропало? – спросил Спиркин.

– Вы издеваетесь, что ли? Тут черт ногу сломит, как я пойму, чего именно не хватает? – выпалила Алёнка, решив вместо истерики спустить всю злость на несчастного Спиркина.

– Вы внимательно посмотрите.

– Точно… ноутбука нет, – сообразила Алёнка, – а еще в столе была шкатулка, маленькая такая, ничем не примечательная.

– С драгоценностями? – оживился рядовой следователь.

– Нет, там письма были и фотографии, ничего ценного вроде бы.

– Уточните, какие письма?

– Я не знаю, лишь один раз ее и видела, а когда спросила у Веры Георгиевны, чьи она письма хранит, та отшутилась про старую любовь и сменила тему.

– А где фигурка пилигрима? – подал голос Денис, который выглядывал из-за Алёнкиного плеча. – Она же раньше на столе стояла!

– И правда, – поддакнула Алёнка, – была фигурка, бронзовая, с гравировкой «Дорогой Верочке от Андрея». В семидесятых годах какой-то малоизвестный скульптор подарил ее соседке. У них был бурный, но короткий роман. Фамилия еще у него такая вкусная была…

– У кого? – спросил Спиркин.

– У скульптора, – ответила Алёнка, – Вера Георгиевна называла, но сейчас не могу припомнить…

– Булкин?

– Не-а.

– Пышкин?

– Да нет же.

– Пирогов?

– Тоже не то… и вообще, чего ты меня сбиваешь… она прямо на языке крутится… а ты со своими хлебобулочными подумать не даешь.

– Женщина, почему вы мне тыкаете?

– Кто?! – задохнулась Алёнка от возмущения.

Последний раз ее так в роддоме называли.

– Что кто? – не понял опер.

– Как ты меня назвал?

– Ладно, Алён, давай еще одну комнату осмотрим и по домам, меня уже клиентки четвертуют скоро, – примирительно вклинился в их перепалку Дениска.

Как Алёнка ни старалась найти что-то еще в творившемся вокруг хаосе, больше ничего вспомнить она не могла.

Все трое проследовали в последнюю комнату, в которой при жизни соседки Алёнка никогда не была. Это была мастерская. Алёнка знала, что старушка рисовала когда-то, но что она продолжает рисовать до сих пор да еще так… она даже не подозревала. На мольберте стояла незаконченная картина, на которой была изображена деревушка, вся занесенная снегом. Из труб некоторых домишек шел дым, кое-где в окнах горел свет, а по узкой тропинке, утопая по самую грудь в сугробах как живой бежал толстый рыжий котище. Алёнка совсем не разбиралась в живописи, но даже она смогла оценить талант Веры Георгиевны. На стенах тоже висели картины. Среди них были и портреты, и натюрморты, но чаще всего художница изображала одну и ту же деревеньку.

– А тут всё на местах? – спросил Спиркин, про существование которого Алёнка напрочь забыла.

– А я откуда знаю, я тут не была ни разу, но смотрите, вот там, кажется, не хватает двух картин, видите, обои более темные, не выгоревшие.

– Давайте выводы тут буду делать я, ваше дело вспоминать, – важно сказал Спиркин.

– Да, пожалуйста, – фыркнула Алёнка.

На выходе из квартиры Алёнку осенило.

– Мундштука нет!

– Мундштука? – тупо переспросил Спиркин.