Приближалась годовщина нашего брака (брака!) – двадцать лет. Думаю, неужели столько лет… выдержала?

Он в отъезде. Обещал быть. Жду подарка. Но не очень. Он не любитель их делать. «Вот деньги, купи себе что-нибудь». Не покупала принципиально.

Вечером придут его родственники (моих здесь нет), которых я люблю.

Я унесла из зала свои книги. У меня привычка иметь под рукой и читать несколько книг. Сейчас перечитываю моих любимых Голсуорси и Петрарку.

В этом году 14 февраля у нас фарфоровая свадьба. Когда расписывались, об этом празднике мы еще не знали.

Телефонный звонок. Доброжелательница, так она представилась. Та-а-к. Начинается роман или дешевая мыльная опера. А в грудь уже стукнуло – камнем. Я даже оглянулась: неужели в окно влетел? Удар! Меня будто отшвырнуло от телефонной трубки, а дочь, стоявшая неподалеку, увидев страшную перемену в моем лице, испуганно спросила: «Мама, кто звонит?»

Я не дослушала текст. Собрала весь свой голос, куда-то упавший (видимо, в самое ядро земли), и сказала спокойно: «Спасибо. Я рада, что мой муж кому-то нужен». Повесила трубку. Вот и подарок.

Итак, она звалась Лаура. Прощай, Петрарка!

Подбегает дочь, плачет: «Мама, что с тобой?! Почему ты белая?» Прижимаю ее к себе. В висках стучит: «Бери себя в руки!!!»

Первая мысль: соберу ему чемодан и – до свидания. А потом: почему я должна кому-то дарить отца своих детей?

Дальнейшие мои мысли неинтересны. Крик женщин всех времён: «Мой милый, что тебе я сделала?»

Это я сейчас могу спокойно об этом думать. А тогда… Вакуум в ушах. Барабанная дробь в сердце, как перед закланием.

А фарфор-то оказался хрупким, впрочем, и ситец не был счастливым. И все даты, начиная с десятого дня после свадьбы.

Приехал. Навеселе и счастливый. Конечно, с подарком: большая коробка шоколадных конфет. Горький шоколад. Цветы? Ночью же прилетел. Закрыто.

Шоколад отдала детям. Они: «Мама, сначала ты». Беру шоколадную башенку с орехом наверху. Меня начинает мутить. Дети смотрят. Откусываю. И, не пугая их, спокойно ухожу. Во рту у меня змеиное жало, которое обожгло, обескровило. Выбрасываю этот кусок змеиной плоти, вызывающий тошноту.

С тех пор шоколад исчез из короткого списка моих пристрастий.

В мои воспоминания ворвались слова, словно песня: «Птица страдала в клетке, а дверца-то была открыта». Да, конечно, лети! А птенцы?

Моя Катя проснулась. Я принесла пледы. Становилось прохладно. Очищающая горная свежесть звенела под музыку июньской ночи.

Мы говорим о музыке, звездах, стихах. С Катей можно беседовать обо всем – я каждый раз поражаюсь ее познаниям. Она понимает меня с полуслова. И без слов.

Иногда человек всю жизнь проживет и не узнает, что есть такие люди, как моя Катя. В суете обыденной приземленности не с теми делим кров, не о том говорим, не тем воздухом дышим. Но есть личности, отличные от всех. И не подозреваешь об этом, пока не встретишь их. И, ошеломленный, замираешь в восторге.

Мы говорим о счастье, о его воздушности и невесомости. Бывают у каждого человека такие минуты, может быть, неприметные для других, казалось бы, ничего не значащие, которые согревают в минуты отчаяния, держат в этой жизни, спасают от полнейшего разочарования, страха старости, болезни, смерти… Они несут свет, который существовал давно, но, как от потухшей звезды, пришел только сейчас, чтобы помочь, согреть.

Мы сошлись с Катей на том, что даже полное счастье оставляет привкус горечи, как темный шоколад. Дает наслаждение вкусом, но и горчинку. Человеку, видимо, необходимо счастье с этим привкусом. Зачем? Непонятно.

Неожиданно вернулись строки Петрарки: