Данька, который терпеть не мог, когда его называли Данилушкой, насупился и стал колотить в дверь подъезда своей машинкой. Марина открывала сумку, доставала ключи, обнимала Даньку, стараясь не уронить Машку, и при этом что-то говорила, улыбалась и совершенно не понимала, кто и что говорит ей. Когда тяжелая дверь захлопнулась, и они с Данькой оказались в прохладной темноте подъезда, она перевела дух. Слава богу. Для начала неплохо. И все-таки хорошо бы хоть что-то соображать, иначе ведь наговорить можно такого, о чем она потом сама пожалеет.

Лифт доехал до седьмого этажа, вздрогнул и замер.

– Мам, мы что ли застляли?

– Похоже на то, – ответила Марина, поставила фикус на пол и нажала на кнопку вызова.

Все получилось даже лучше, чем она ожидала. Объясняться с порога не пришлось. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Она позвонила маме, сказала, что они с Данькой и Машкой застряли, и приготовилась ждать лифтера, который должен был появиться минут через десять. Ждать пришлось все двадцать, при этом все ее хлопотливое семейство толклось на площадке седьмого этажа, выспрашивая про их с Данькой самочувствие, есть ли свет, не душно ли там и задавало прочие соответствующие ситуации вопросы. Они покорно отвечали, что у них все порядке, воздуха хватает и свет пока не гаснет, и сообщали, что доехали хорошо и пробка на Ярославке была всего одна, да и та небольшая. В довершении всего Машка, почувствовав рядом родных людей, начала орать дурным голосом и пришлось успокаивать еще и ее. Когда, наконец, всех вытащили, счастью не было предела. Их с Данькой целовали и обнимали, словно вызволили из подземелья Змея Горыныча, а не из обычного лифта совершенно обычной девятиэтажки.

– А лифт плям бум и застрял! – размахивал руками Данька, – А Маска как давай кличать, а я не испугался!

– Умница ты моя! – обнимала его мама Нина Алексеевна, – проходите в дом, ужинать давно пора!

– Господи, на кого ж похожа, заморыш! – всплеснула руками бабушка Марья Семеновна, увидев Марину при свете дня. – И ведь ничего не едят, как их не заставляй. Все им «девяносто – шестьдесят – девяносто» подавай, уж так отощали, глаза б мои не глядели.

– Мама, снова вы за свое, – мягко отстранил ее Игорь Ильич, хватая на руки внука.

– Я знаю, что говорю, – не замедлила откликнуться бабушка.

– Мойте руки и идите к столу, картошка уже горячая, курица сейчас будет готова, – провозгласила с кухни мама. – Игорь, возьми у Марины этот несчастный фикус. Чего ты его приволокла?

Фикус очутился на полу, кошка Машка тоже, а Данька взметнулся на высоту дедушкиного роста.

– Богатырь! – Игорь Ильич в шутку щелкнул Даньку по носу. – Как дела?

– Нолмально, – важно, по взрослому ответил Данька и выставил перед руку для пожатия..

– А папку опять дома забыли?

У Марина похолодело в груди. Сейчас все раскроется, и начнется кошмар. Хорошо хоть мама на кухне уже чем-то гремит, накрывая на стол. Впрочем, перед смертью не надышишься.

– Папка к нам обязательно плиедет! – радостно сообщил Данька, – а мы пока все колобки с самокатом пливезли. Пойдем, плитащим?

– Какие коробки? – засуетилась бабушка. – Что там за коробки, Мариша?

Но отец, казалось, уже что-то понял, и после секундой паузы в короткий промежуток времени совершил сложную операцию: сдал Даньку на руки бабушке, вытолкнул Марину в тамбур и, пробормотав что-то вроде «мы сейчас придем», закрыл дверь.

Она так и не поняла, как все сумела объяснить отцу. Они сидели на пожарной лестнице на крыше, она плакала, закрывая лицо руками, и сквозь поток ее слез прорывались какие-то слова и фразы, должные объяснить, что и как у них с Андреем произошло. Про Валерку она, конечно, забыла. Про свою новую жизнь, которую начинает строить с сегодняшнего дня – тоже. Только когда успокоилась, осознала, что отец ей так ничего и не сказал. Ни одного слова.