Сам повелитель вставал с первыми лучами, произносил молитвы и начинал обход города. Он лично мерил высоту и ширину стен тонким шнуром с грузом на конце. Делал подсчеты. Иногда хвалил, иногда ругал мастеровых. Порой кричал на них. От внимательного глаза не ускользала ни одна погрешность. Уже луна печалилась на небе, напоминая, что наступила полночь, а повелитель был еще на ногах. Спал, не раздеваясь, прямо под звездами, укрываясь плащом. От недосыпания тени легли под глазами. От непосильных забот на высоком лбу наметились ранние морщинки. Иногда днем мог позволить себе ненадолго сидя задремать в тени. Он исхудал. Ел на ходу, когда придется.

Цула, как нянька, бегал за ним с кувшином пива и ячменными лепешками. Под рукой теплый плащ: если поднимется холодный ветер, накинуть на плечи повелителя. Лишь только Суппилулиума близко подходил к краю стены, как верный телохранитель тут же оказывался рядом. Мало ли – оступится.

Фазарука без отдыха носился по стране, заглядывая в самые дальние уголки. Без устали трудился, собирая средства для строительства столицы. В Хаттусе показывался редко. Лишь только приедет с очередным обозом, передаст все Иссихассе, сразу же валится в тень, закутавшись в плащ. Немного поспит – и снова в путь.

Один Иссихасса толстел и румянился, словно хлеб в печи. Ему доверили важную должность: распоряжался продовольствием и казной. Он стал одеваться в тонкие ткани. За ним вечно семенили писцы с глиняными табличками. Грамотеи записывали каждое слово распорядителя: сколько кому выдать хлеба, сколько заплатить мастеровым, куда поставить на работы прибывающих ремесленников, кого высечь плетьми за нерадивое отношение к делу. И он отлично со всем справлялся. Точно и аккуратно вел дела. И не без выгоды для себя.

Благодаря усердию повелителя и разумному ведению работ, город быстро залечивал раны. Вскоре появились голосистые торговцы с тюками, набитыми товаром. Как первые пчелы – предвестники весны, так первые торговцы были вестниками возрождения. На площади перед крепостной стеной пошла бойкая торговля скобяными изделиями, разноцветными тканями, глиняной и медной посудой. Из окрестных сел спешили по утрам молочники и зеленщики. Суппилулиума радовался, видя, как в великую Хаттусу постепенно возвращалась жизнь.

Однажды утром, когда мастеровые только приступили к работе, через ворота Лабарны влетел на колеснице Фазарука. Повозка чудом еще не развалилась от быстрой езды. Колеса еле держались на оси. Взмыленные кони храпели и бешено вращали, налившимися кровью, глазами. Сам Фазарука весь в пыли. Спрыгнул с колесницы и сразу же подбежал к повелителю.

Суппилулиума чертил план заточенным углем на доске перед старшим мастеровым.

– Великий! – закричал Фазарука хриплым голосом.

– Мир тебе! – встретил его Суппилулиума. – У тебя такой вид, словно побили палками.

– Если б меня только палками побили … Дела обстоят намного хуже!

Мрачная тень пробежала по лицу повелителя.

– Говори!

– Куда бы я ни поехал, мне всюду отказывают. Не дают ни серебра, ни людей, ни зерна. Когда же показываю твою золотую табличку, мне показывают другую. «Гонцам Суппилулиумы отказать!» Под приказом стоит печать лабарны.

– Я это предвидел! – Гнев промелькнул в глазах Суппилулиумы. Но лишь на мгновение. Затем он по-отечески похлопал Фазаруку по плечу. – Иди, выспись и поешь хорошенько. Твоя кожа стала до того тонкой, что ее даже не натянешь на галгатури^>42.

– Но, повелитель! Надо что-то делать…, – не успокаивался Фазарука.

– Хаттусу успеем достроить – это главное. А там, дальше… Пусть нас с братом рассудят Боги, – спокойно ответил Суппилулиума. – Как рассудили Лабарну и Аниту.