Дверь резко распахнулась, и волна бешеной энергии заполнила маленькую прихожую, разбрасывая одежду с вешалок, заталкивая Ленон и Гриню в студию, в ноги к испуганной Василисе. С этой минуты Гриней овладела страшная тоска. Застарелая, глубинная боль встала распором между ключицами, не давая вдохнуть. Всего один несильный удар в эту точку отправил бы его в последнее путешествие на утлой лодчонке старого Харона, реальные же удары сыпались отовсюду и, неощутимые на фоне гибельной тоски, только усиливали ужас происходящего.

Гриня глубоко вдохнул и на долгом выдохе привёл себя в то состояние, которое не раз спасало его в тяжёлые минуты. Он как бы впал в кому – был жив, но инертен: не понимал ни единого слова, не видел ничего вокруг, не чувствовал ударов. Как сквозь вату он слышал крики, резко оборванные вращением чёрных, паучьих лап, опутывающих жертвы липкими лентами. Силился встать, что-то сказать и с удивлением понимал, что не может пошевелиться, не может произнести ни звука, что сам намертво прикручен, опутан клейкой ядовитой слюной.

Бесшумно, будто в немом кино, двое с чёрными чулками на голове деловито передвигали по квартире спеленатые, окукленные фигуры – матери и Ленон. И хотя не было сказано ни слова, Гриня понимал, в чём должны признаться куколки. Да, он знал это с самого начала: куколкам придётся выдать схрон: сберегаемый до времени роскошный брачный наряд бабочек.

Потом он неоднократно съезжал в своих показаниях на тему этого мифического наряда, сбивая всех с толку и привлекая внимание штатного психолога УБОПа15. И никакие разговоры о распотрошённом тайничке в спальне, о похищенных – да что там похищенных, своими руками отданных! – фамильных драгоценностях не убеждали Гриню. Сначала он упорно и вслух, а впоследствии лишь мысленно, перечислял с детства знакомые ему детали бесценной коллекции: атласные крылья с бархатными, кустарной выделки аппликациями, меховые вставки на спинках изящных коротеньких жакетов, сферические полумаски-глаза, дрожащие хрустальные шарики на упругих усиках-антеннах антрацитовых шапочек…

От Грини временно отступились и больше полагались на свидетельства женщин, которые сходились во всём, кроме одного немаловажного пункта: пострадавшая Елена Сажина уверяла, что Григорий Батищев знал бандитов. Но из чего она это вывела, выяснить не удавалось. Сопоставив её заверения с её же сведениями о сожительстве Грини с некой китаянкой, следаки приписали всё обычной ревности.

Основной чертой немолодого, деревенского вида следователя Олега Тарасовича Курняка была настойчивость. Она проявилась ещё в школе, когда, отстав по болезни, он за неделю усваивал программу целого месяца. Любил историю, и его частенько посылали на районные олимпиады. С недоверием относясь к текстам учебника, рылся в библиотеках. Кстати, недоверчивость была второй его отличительной чертой. Она немедленно овладевала им, лишь только приходящая извне информация шла вразрез с его представлениями о предмете. Это толкало Олега на исследовательскую работу, и он не успокаивался, пока либо не находил подтверждение собственной правоты, либо не менял своё мнение. Любил докапываться до истины.

Он вообще много чего любил, и девушек, конечно, но почему-то всех подряд. Поначалу Олег надеялся, что со временем это пройдёт, а до тех пор лучше не создавать семью. В двадцать пять он понял, что возраст ни при чём, и продолжал любить всех девушек, но старался это скрывать, потому как, воспитанный по законам строителя коммунизма, боялся прослыть ветреным. Ко всему прочему, у него имелись большие претензии к собственной внешности, и он никому не хотел навязывать на ежедневное обозрение свой маленький рост метр шестьдесят три, длинный, кривоватый нос, белёсые, как у телка, ресницы и россыпь веснушек по всему телу. К тому же Курняк постоянно был в водовороте дел, времени ни на что другое не хватало, и тема семейной жизни быстро сошла на нет.