То, что тетради Вавилова сохранились в семье и в конечном счете увидели свет, – очевидно, заслуга жены и сына. Можно представить себе, как тщательно был собран и просмотрен служебный архив президента АН, чтобы потом попасть в «свободный доступ кому положено» (эта великолепная формулировка промелькнула в газетном отчете об Арктическом форуме – 2015 в Петербурге и достойна цитирования при каждом удобном случае).

Еще в семье жила престарелая теща Вавилова, физически здоровая, но страдающая старческим слабоумием. На ее примере Вавилов несколько раз обращался к мысли о невозможности бессмертия души, как его понимает религия.

В послевоенные годы Вавилов возобновил юношескую дружбу с дальним родственником, соучеником по коммерческому училищу в Москве. Об этом человеке он тепло отзывается, но понятно, что с ним не обсуждались ни мировые проблемы, ни академические дела. О друзьях из числа коллег-ученых речь нигде не идет, и жили Вавиловы довольно закрыто. Почти нет упоминаний о выходах в гости и устройстве приемов у себя. В поздние годы это могло быть связано с дистанцией между президентом АН и остальными учеными, а в более ранние – возможно, и с боязнью общения с братом «врага народа».

Приведу большую выписку, в которой смыкаются несколько часто повторяющихся сюжетов дневника:

«Каждый день часов 12 непрерывная череда заседаний, разговоров, телефонных звонков простых и вертушечных. Без настоящих помощников. Люди кругом: „Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей“. Оглядываюсь на прожитую жизнь. Как мало настоящих людей встречалось. За всю жизнь десятка два. Остальные – зверьки примитивные. Вчера такой разговор с Н. С. Державиным. И смешно и противно. Или Е. А. Толмачева с длинными сплетнями о В. И. Павлове. Доносы о „псаломщике“ Бельчикове. Помои.

Дома ходит древняя Вера Павловна, потерявшая память и разум. Страшная картина жизни с уходящим сознанием. Воплощенное доказательство беспочвенности мечтаний о бессмертии и о вторичности сознания.

Здесь на даче бегает маленький Сережа с медленно нарождающимся сознанием, еще без памяти, с репродукционным автоматизмом.

Между этими крайностями – я. Сознание налицо, но сознание, вырывающееся за дозволенные пределы, оглядывающееся само на себя, пытающееся тщетно оторваться от самого себя, ото всего, и „объективно“ на все взглянуть.

Проблема сознания – это основное и наиболее интересное, в чем хотелось бы разобраться перед смертью» (13.05.1950).

Я не вычеркнул из этой цитаты случайно упомянутых деятелей науки – все-таки интересно, кто мог вызвать у Вавилова такой приступ мизантропии. Бельчиков – третьестепенный и теперь уже, наверное, забытый литературовед. Толмачева – дочь и биограф А. П. Карпинского. На то время ей было 75 лет, так что выгнать ее из кабинета было бы неудобно. В. И. Павлов – сын великого Ивана Петровича, одно время работавший его секретарем, доктор физико-математических наук. Он был на 10 лет моложе Толмачевой, а какие сплетни, важные для президента АН, о нем можно было сообщить, мы уже вряд ли узнаем. И наконец, Н. С. Державин, еще в одной записи названный «старым наглецом», – академик, филолог, специалист по болгарскому языку. Чем-то он так досадил Вавилову, что подпортил ему последний зимний отдых в Барвихе:

«Ходил около двух часов по свежевыпавшему густому снегу… Перед глазами образы самые неожиданные, Н. С. Державин, какие-то чиновники из ведомств и не встает родное, свое, привычное: мать, отец, Николай, Лида, Олюшка, Виктор» (27.12.1950).

Переходя от личного круга общения к профессиональному, надо вернуться к отношениям Вавилова со старшим братом. Нет сомнений в их взаимной привязанности и душевной близости. Они выросли в большой благополучной семье, при традиционной отцовской строгости и некоторой дистанции между старшим и младшим братом.