– Ну, как у вас тут, все благополучно? Больных нет, все зоровы?

– Та усе. Тольки лепетитор чегось не дуже здоровы, – как будто нехотя ответил Митро.

Я перестал было намыливать шею, но тотчас же спохватился и, стараясь говорить, как можно небрежнее, произнес:

– Выдумывай больше! Он то наверно здоров. Сергей Александрович от роду не болел.

Если бы я выказал беспокойство и стал расспрашивать, Митро, наверное, молчал бы, как дерево. Но мое недоверие задело его и он возразил живей прежнего :

– Э, ни! Воны таки блидны, таки смутни стали… Мабуть, не задарма собаки, що ничь, воють…

– При чем же тут собаки? Какие глупости! – заметил я поспешно смывая мыльную пену. – так значит Сергей Александрович болен, ты говоришь?

– Та хто його зна… Должно, лихоманка прычепылась, – вновь неохотно ответил Митро и, видимо, не желая продолжать разговор на эту тему, спросил: – Може гукнуть их вам?

– А, значит, есть таки что-то! Есть! – тревожно думал я, вытирая лицо. – Но почему же ему позволяют продолжать занятия? Ничего не понимаю.

– Н-нет, не надо, – произнес я вслух. – Пусть кончает урок. А кто дома из хозяев?

– Та и стара пани дома и барышня дома.

– Ну, так ты и проводи меня к барышне.

Мне хотелось увидеться сперва с Ириной Артемьевной, услыхать. Что она скажет о моем приятеле…

Молча прошли мы по коридору, потом целый ряд комнат, обставленных старинным, тяжеловатым уютом, одну длинную, полутемную, с сундуками и шкафами по стенам и обширную, но темноватую столовую, окна которой выходили на балкон. Где-то слышалась мерная трескотня швейной машинки, но нигде не было видно живой души.

Большой балкон был затянут живой и колеблющейся от ветра завесой из дикого винограда, хмеля и «крученых паничей». Спускавшиеся в сад ступеньки солнце беспрепятственно заливало своими лучами. На самой верхней, раскинув лапки и вытянув хвост, спал рыжий котенок.

В одном конце балкона стоял сервированный для завтрака стол, а в противоположном – несколько пустых стульев и кресло-качалка, занятая молодой девушкой.

– Ирина! – подумал я и с понятным интересом впился в нее взором, остано- вившись в дверях.

Она лежала, вытянув скрещенные ноги, и закинув руки под голову. Я бы принял ее за спящую, если бы не, странная на таком юном лице, чувственная улыбка, блуждавшая на ярко-алых губах девушки. она была так погружена в свои мысли или мечты, что не слыхала наших шагов.

– Барышня, ось тут якийсь панич приихали, – сказал Митро, подходя ближе к качалке.

Тогда только Ирина, медленно, как бы нехотя, с сожалением, возвращаясь к действительности от милых грез, открыла глаза и посмотрела на меня. Не торопясь, с томной грацией поднялась она с кресла и звучным мягким голосом спросила:

– Вы к папе? По делу?

– Нет. Я приехал повидаться с Сережей. Разрешите представиться вам, – я назвал себя и добавил: – Прошу прощения за свое неожиданное вторжение… но я мимоездом… случайно…

Последние слова я произнес запинаясь, так как мною овладело смущение. Черт побери! Да, ведь, я не придумал никакого предлога для объяснения моего непрошенного появления в незнакомом доме… В этом виновата была моя уверенность, что сумасшествие Домбровского не тайна дляАратынских.

Теперь же я был сбит с толку, не знал, что думать и бормотал, сам не зная, что. Однако, Ирина ничего не заметила или же не так истолклвала мою растерянность, потому что с нескрываемой радостью протянула мне руку и воскликнула:

– Так вы товарищ Сережи!.. Гриша Лукомский?.. Ну, так, пожалуйста. Без церемоний. Мы здесь – люди простые и друг Сережи – наш друг. Митро, можешь уходить.

Она опять опустилась на качалку, предложив мне занять один из ближайших стульев. Я не нашел ее ни похожей на умирающую, ни красавицей, как писал Домбровский, но все же Ирина была прелестна.