Алинка забыла всё на свете. «Платье, платье… Вот купить бы…» Она увидела ценник. «Дорого… – Девушка закусила губы. – Где взять деньги?.. мать-то слегла… не работает. Да и куда сейчас в этом платье пойдёшь, мама болеет. Да… – вздохнула Алина, – умрёт наверно… Конечно, умрёт… – она снова вздохнула. – А… а в чём я её хоронить-то пойду? Вот именно, в чём?.. – девушка задумалась. – Хм, как это «в чём»? Вот же платье! И такое красивое! Как на меня сшито! Да с ту-уфельками… О-о-о!..» – Алина снова посмотрела в витрину. Кукла в роскошном платье равнодушно улыбалась. «Ммм… денег нет… как всегда. Мамка на трёх работах пашет, а денег вечно нет, – раздражённо думала Алинка. Мысли о платье не давали покоя. – Продадут!.. Продадут же! Надо что-то делать…»
Она приплелась домой, бросила на стул у маминой кровати пакет с лекарством. Рядом топталась бабушка, тяжело опираясь на палку. За столом братишки готовили уроки.
– Алинушка, подай-ка полотенце, сичас врачи приедут укол матери делать.
– Да подожди ты… со своим полотенцем… – всхлипнула Алинка.
– Рази случилось чего?.. – бабушка с испугом посмотрела на внучку поверх очков. – Чего случилось-то?..
– Купят! Сейчас купят… понимаешь?!
– Чего ве́ньгашь-то?[3] Скажи толком, кто купит? чего?
Алинка, всхлипывая, рассказала, какое чудесное платье она только что видела: чёрное с ажурным воротником!
– У меня и туфли к нему есть… и капрон… знаешь, как мне будет красиво! – слёзы градом полились из голубых Алинкиных глаз.
Бабушка так и села на стул. Оклемавшись маленько, сдавленно воскликнула:
– Постыдись! Какое платье?! Да ведь каждая копейка на счету. Ты же знаешь, матери лекарство надо.
А мать былинкой лежала с полуоткрытыми невидящими глазами, обнажив зубы в лёгком оскале. Казалось, она не слышала ничего.
– Дай… деньги… дай… – не сжимая губ, прошелестела мать.
Бабка приподняла подушку, качая головой: «Гос-споди, прости и образумь…», подала Алинке деньги.
Бабушка, обливаясь слезами, хромала за похоронной машиной, подтаскивая парализованную ногу. Рядом испуганно семенили Алинкины братишки с гвоздичками. Следом с букетом алых роз плыла Алина в чёрных лаковых туфельках, изящном чёрном платье с ажурным воротничком. Чёрный шёлк красиво оттенял белую крепкую шею и грустные голубые глаза.
Придурок
Эта досадная история произошла ровно двадцать пять лет назад. Но… всё по порядку.
Иван Силыч Цыпушкин, славный сорокалетний дядька с приплюснутой головой и грустными глазами, работал начальником механического цеха на кожзаводе. Начальник, как начальник, не лучше и не хуже остальных: в меру строгий, в меру сердечный: не раз спасал цеховых штрафников от увольнения.
– Путёвка горит! Выручай! – кинулся однажды в ноги Цыпушкину профорг, – «Лесной Уют» называется. Отдохнёшь, подлечишься! Санаторий маленький, но хвалят.
Да, были такие благословенные времена, когда упрашивали отдохнуть за счёт государства. Хороши были эти времена или плохи, речь не о том. Долго не раздумывая, начальник собрался и отбыл к месту лечебного отдыха.
Он вошёл в просторный кабинет главного врача. За столом восседала брюнетистая особа в малиновой кофте с глубоко расстёгнутым воротом и что-то писала, закусывая шоколадной конфетой. Увидев пациента, дама перестала писать, с хрустом скомкала фантик. Молча кивнула на свободный стул. «Гусыня… надутая» – отметил про себя Цыпушкин. «Гусыня» лениво пролистала санаторную карту.
– Та-ак… нервишки, говоришь? Гастрит… простатит… – низким голосом пропела она.
Цыпушкин удивился: заведующая по-свойски обращалась на «ты». Иван Силыч конфузливо кашлянул: