–– Виола, милая, здравствуй, – Джен подошла к домоправительнице, и они тоже расцеловались в обе щеки, а когда очередь дошла до отца, мисс Ви обняла и его.

Следом из дома показалась пожилая чета Розенфилдов. Сэмюэль громко рассмеялся при виде внучки, спешно спускаясь с крыльца на негнущихся ногах.

–– Только посмотрите на нее, – в уголках его глаз блестели слезы. Отец говорил, что дед с возрастом становится сентиментальным, но от этого не менее заносчивым, добавлял он, а Ивонн понятия не имела, что значит слово «заносчивый».

–– Как ты выросла, девочка, – Сэмюэль обхватил ладонь Ивонн своими руками и поцеловал тыльную сторону, а затем обнял внучку. Объятия у деда были крепкими. От него сладко пахло табаком: дед курил самокрутки. Его одежда была выстирана и выглажена – белые брюки и льняная рубашка. Сэмюэль Розенфилд был человеком «старой закалки», как обычно говорила мать Ивонн. «Прости ему все слова, потому что однажды, когда он уйдет, покинет нас и этот мир, ты будешь жалеть, что не простила», – добавляла она, когда Ивонн после очередного упрека деда жгли яростные, горячие слезы обиды. Дед был неоднозначным человеком, Ив так и не решила, как к нему относиться.

–– Папа, – мягким голосом сказала Джен и обняла деда. Ивонн было странно слышать, что она зовет его папой, ведь ее собственного отца здесь не было. Дед был неоднозначным человеком, но Женевьеву любил, как казалось девочке, гораздо больше собственного сына.

–– Почему ты зовешь его папой? – спросила Ивонн, когда ей было лет девять.

–– Потому что его это радует, – просто ответила Джен и погладила дочь по волосам.

–– Но разве нам даются не одни родители на всю жизнь? – девочка нахмурился.

–– Одни. Это просто знак уважения. Я никогда не буду любить твоего деда, как своего отца, просто так принято.

–– И я буду звать мамой чужую женщину? – озадачилась Ив.

–– Как захочешь, милая. Как захочешь.

Мария Розенфилд была совсем другой. С чувствами относительно бабушки Ивонн определилась давно: она ей нравилась. Внучку Мария любила абсолютно и вопреки, как и собственного сына, а вот к невестке относилась прохладно, но та все равно упорно звала ее «мама» и улыбалась так, как могла только она.

После затянувшихся приветствий и слов восхищения по поводу того, какой красавицей вымахала Ивонн, они все собрались за одним столом. Ноа поначалу чувствовал себя неловко, зато Виола громко смеялась над шутками Аарона и внимательно слушала рассказ матери Ивонн о том, как она пару недель назад провела выходные в Милане со своей подругой Бетти, домохозяйкой из верхнего Ист-Сайда. Ивонн смотрела на слегка запотевший бокал, наполненный темно-красным, пожалуй, даже багровым вином, который стоял почти нетронутым возле тарелки ее отца, и рассматривала свое отражение, стараясь найти ту взрослую красавицу, о которой все говорили, но видела только себя. Да, ее руки и ноги слегка вытянулись за последний семестр в школе, но Ивонн напоминала себе подросшего котенка – угловатая, нескладная, тощая.

Ее клонило в сон после съеденного мясного рулета и лукового супа, который изумительно готовила Ви. После долгой дороги и долгих разговоров, и напряжения, которое повисло над столом, когда дед заговорил о виноградной лозе, все почувствовали себя утомленными. Виноградник медленно погибает, потому что Ноа в одиночку не справляется с объемом работы, говорил дед, а у него самого колени болят. При этом он многозначительно посмотрел на отца и сказал, что было бы неплохо, если бы тот сподобился помочь подвязать виноград, и тогда отец сказал, что не сможет остаться надолго, потому что в Нью-Йорке у него много незавершенных дел. Финансовое положение Розенфилдов значительно ухудшилось со времен Гражданской войны – нанять рабочих дед не мог, но и сыну этого сделать не позволял. «Из принципа», – говорил Аарон.