– Хуан сяньшэн, – говорю я, используя принятое в путунхуа обращение «сяньшэн» (господин), – я не знаю, как все это перевести.

Он откидывает голову назад и смеется, демонстрируя зубы. Мужчины вокруг меня пятятся. Я отступаю еще дальше, желая скрыться под защитой своего А-ба и братьев. Находясь в безопасности, присматриваюсь к незнакомцу. Его голова по форме напоминает репу, щеки пухлые, с едва заметным лиловым отливом. Волосы у него черные, как глаза ящерицы. Он упитанный, как на плакатах с изображением председателя Мао. Я никогда не верила, что эти изображения реальны, что кто-то может быть таким толстым, с таким выпирающим животом. Но то, как ремень обхватывает талию незнакомца, подчеркивая, сколько пищи ушло на отращивание такого брюха, вызывает у меня желание рассмеяться. У его чистых брюк резкие складки спереди и сзади. Материал не похож ни на что, что я видела раньше. Рубашка с короткими рукавами тоже чистая и тоже со складками.

Незнакомец рассматривает нас, как крестьянин заглядывает в рот водяному буйволу. Не думаю, что ему нравится то, что он видит. Но я догадываюсь, кто он: богач. Не такой, как семья Цытэ, здесь речь о совсем другом богатстве.

– Есть ли здесь место, где можно присесть поговорить? – спрашивает он. – Я бы хотел попробовать ваш чай и, возможно, купить его.

После того как я перевела, большинство мужчин спешат вернуться в деревню. Они не хотят в этом участвовать. Остаются только староста, рума, мой А-ба и братья (которые должны меня охранять). Мужчины перешептываются. Мы, акха, известны своим гостеприимством, но они сомневаются, можно ли привести чужака в один из наших домов. Решение принимает староста.

– Эта девушка говорит на языке чужака, и у нее есть свой клан, который оберегает ее от бед. Мы пойдем туда, где она живет.

Братья смотрят на меня так, словно я навлекла на семью страшнейший позор. В глазах отца застыло выражение, какое бывает, когда он потрошит оленя. Они никогда не одобряли мое образование, и теперь я поставила семью в неудобное положение.

– Я всего лишь хочу купить чай, – уверяет нас господин Хуан дружелюбным голосом, от которого почему-то по спине бегут мурашки. – У вас ведь есть здесь чай, не так ли? Да, давайте пить чай. – (Будто мы сами не предложим!) – Но только на родниковой воде. У вас есть родниковая вода?

А какая еще бывает вода? Дождевая? Вода из ручья? Вода из пруда?

– Наша деревня называется Родниковая Вода, – говорю я.

Он снова смеется.

– Конечно! Именно поэтому я выбрал ее для первого визита!

Мы составляем своеобразную процессию. Мальчик бежит впереди, будто знает, куда идет. Его а-ба не выглядит особенно обеспокоенным. Кто-то из соседей, видимо, предупредил А-ма и невесток, потому что к нашему приходу чай уже заварили. Как только мужчины усаживаются на пол в центральной комнате, невестки уходят. А-ма стоит, прислонившись спиной к бамбуковой стене, скрестив руки перед грудью, и наблюдает за происходящим. Я остаюсь рядом с ней и перевожу, когда это необходимо. А-ба жестом предлагает незнакомцу попробовать чай Старшего брата, тот делает глоток и морщится так, будто прополоскал рот соком недозрелой хурмы.

– Это, должно быть, листья с кустов чайной плантации, – говорит господин Хуан. – У такого чая одинаковый вкус от первой до последней заварки. В нем нет ци – ни жизненной силы, ни богатства вкуса.

Мы завариваем чай из листьев обрезанных чайных деревьев Второго брата. На этот раз чужак пробует, ставит чашку на пол и говорит:

– Обрезка не способствует росту мощных корней, они расползаются в стороны, чтобы уловить все нужное. Вкус сладкий, но пустой. Я ищу пуэр. Вы знаете пуэр?