«Зато они оба наверняка абсолютные бездарности и бездари», – сверкнуло в голове. Крапивина пугалась подобных мыслей. Она чувствовала, как в ней накапливается гниль и обида, но не могла найти источник этого яда.

Вроде бы объективно все хорошо. Таня жива и здорова, у нее есть дом и человек, который о ней заботится, есть своя комната и карманные деньги. Ее уже давно спасли из той перевернувшейся машины – можно двигаться дальше. Однако Крапивина снова и снова возвращалась к исходной точке, словно блуждая по одному из уровней компьютерной игры, не в состоянии найти портал, ведущий к следующему.

Парочка вышла за остановку до Таниной станции. Тем лучше, счастливого пути. Не хватало еще, чтобы они отправились в музей вслед за Таней.

На улице припекало. Выйдя из метро, девочка поторопилась перейти пешеходный переход, чтобы вновь очутиться под крышей. Бэкон скоро возвращается на родину. Вместе с Крапивиной покупали билеты те, кто по каким-то причинам опоздал на встречу с искусством. На билетике Тани были изображены древнегреческие статуи из классического зала на первом этаже. В том же зале, возле лестницы, будто заворачиваясь в нее, стояла копия «Давида» Микеланджело. Взгляд ее был обращен на зал Средневековой живописи. Почти все античные фигуры были слепками с оригиналов, рассеянных по всему миру. Наверняка они мечтают вернуться на родину. А эти копии стоят там, где и родились.

Крапивина, не задерживаясь на экспонатах постоянной выставки, поднимается быстро на второй этаж, где гостей музея дожидается именитый художник. Эпитет «именитый» характеризует скорее образ, созданный СМИ, а не само творчество Бэкона. Посетителей сегодня не так много, есть возможность полюбоваться на полотна без помех в виде чужого плеча или спины.

Собравшись с мыслями, девочка медленно пошла вдоль стены зала, посередине которого располагалась широкая парадная лестница с красным ковром. Таня, послушно следуя стрелочкам на стенах, обозначающим начало выставки, двигалась от одной картины к другой. Вперед Крапивина старалась не заглядывать, концентрируясь на каждом полотне, будто оно единственное в зале. А следующая картина становилась новым сюрпризом.

Искусство одновременно и успокаивало Таню, и тревожило. Повседневные заботы, накопившееся раздражение, усталость после учебного года постепенно испарялись, погружались в краски полотен. Картины смывали душевную грязь и копоть. Созерцая, девочка ощущала, что внутренне очищается. Но, по иронии, наибольшее впечатление на нее произвел не Триптих Бэкона – алая жемчужина выставки, а маленькая картина одного из участников Лондонской школы – «Автопортрет с чертополохом» Люсьена Фрейда. Изображенный на переднем плане колючий листок напомнил Крапивиной ее саму. Она тоже чувствовала себя оторванной от корней и собранной чьей-то рукой для гербария. Со второго плана смотрел человек – автопортрет художника. Его настороженный, проницательный взгляд словно пытался что-то сказать, предупредить. Но, видно, человек на картине был лишен дара речи, его немым посланием был лист чертополоха. Но что это могло бы значить, девочка не знала.

Она отошла от произведения, чтобы уступить место другим зрителям. Таня не любила уходить в картину слишком далеко. Дорога обратно отнимала много сил. К тому же «Чертополох» не может сказать ничего определенного, адресованного только ей, ведь полотно создавалось для множества глаз и умов. Бесполезно искать в высоком искусстве личные послания, оно всегда говорит лишь о самом себе.

Отойдя от понравившейся картины, Крапивина зашла в небольшую, сконструированную на время выставки комнатку, где располагался Триптих. Оказавшись внутри, девочка на секунду представила себя в заброшенной хижине из какой-нибудь страшилки. Красные стены, красный фон Триптиха, теснота. Из-за ограниченного пространства картины действовали еще острее, почти обескураживающе. Три больших полотна возвышались над зрителем в тесной алой кабинке. Оказавшись внутри, понимаешь, что попался в ловушку.