Припомни беду, вот и она на пороге.

– Виктор, – крупная ладонь кабана потянулась в приветствии, замерла на миг и свесилась обратно, как увядший цветок.

Черно-белый коршун только скудно кивнул. Пришел уже без оснастки, зато с рюкзаком: скинул ношу на один из стульев. В ноше что-то жалобно звякнуло.

Заявился, как хозяин всей этой дыры, и уселся напротив, от кабана по правую руку. Тот, кажется, занервничал от его присутствия.

– Чем обязан? – Рони гнусавил с важным видом.

Кабан цокнул языком, а Рони тому и рад.

– А ты и правда неплох, Рони, – без объяснений начал коршун. – Легко берешь разницу в два этажа, не запыхался в трех районах, а у Кемаля мы тебя вообще чуть не проворонили.

Знает по имени. Только сейчас разведал – или до того? С другой стороны, как это – про Рьяных знать, а имя его не выведать? Как бы важно коршун ни расселся, ногу на ногу закинув, они все еще на равных.

– Угу, чуть, – с неудовольствием согласился Рони, проверяя носком дыру в полу. Разговорами время тянут, а это лучше, чем к наказанию спешить. – Других поймали?

Вклинился кабан, оскалился:

– Скоро свидитесь.

Врет. И летает дурно, и врать его не учили. Хоть бы и правда врал – так неумело, быстро и глупо. Рони перевел тему, ковыряя большим пальцем узел на руках.

– Там, после Кемаля… как понял, где искать?

Опять кабан успел первым:

– Хрен тебе тут кто отчеты давать бу…

– Помолчи, – оборвал его коршун.

– Много чести им, – неубедительно буркнул кабан, но примолк и отвернулся. Стул под его крупной тушей казался еще мельче.

Виктор стянул перчатки, и Рони приметил, как у того пожелтели пальцы на правой – от дешевого портового табака. Тем чуднее – заядлый курильщик так не полетает, да и запаха Рони не учуял. Он собрался отвесить колкость по этому поводу, но не придумал, какую – коршун вперед него рот открыл:

– Понять не трудно. На твоем месте я бы тоже в порту залег. Мог бы и до обеда там пролежать, а потом смыться. Зря ты к своим на подмогу пошел. Говорю же – дурак.

Рони спрятал шею в плечи и старался выведать хоть что-то полезное – если выберется живым, хоть Рьяным доложится, других от своей участи сбережет. Так всегда в стае дела велись.

– И чего ты в Гэтшире забыл, любимчик неба?

– Я здесь дольше твоего живу.

Рони еще раз осмотрел коршуна. Старше его годков на десять, теперь-то хорошо видно при свете дня. И выговор у него ничем не хуже осевших торговцев с той стороны моря.

– Может оно и так. Только… что-то о тебе не слышно было, – Рони задрал нос.

– Это все потому, что Виктор – отменный коршун, – заступился, выслужился кабан.

Только черно-белому эта присказка не льстила, тот глянул искоса, еле заметно качнул головой, и Рони ухватил возможность за хвост:

– И чего теперь выползли? Впервые за декаду работать пришлось?

– Птичка про вас напела, – голос у кабана резко подслащенный, противнее удара в челюсть.

Рони ухмыльнулся. Даже посмеялся, не успев себя остановить. Случайно хрюкнул разбитым носом.

– Воробьи не поют, – прогнусавил он через застывшую корку в ноздрях.

– О! Ну надо же, – оглянулся на Виктора кабан, осклабившись. – Просвети меня, малек, почему нет?

– Они чирикают.

У кабана, казалось, вот-вот порвется на шее невидимая цепь социальных приличий. И Рони останется не только с разбитым носом и колочеными ребрами, но без глаза и нижней челюсти. В таком-то виде его и поведут на эшафот, руку отнимать?

Рони сглотнул. Веселье ушло так же стремительно, как ощущения в его перетянутых руках.

– Все, завязали с пустым трепом, – черно-белый коршун явно боролся с сонливостью. Казалось – вот-вот раззявит пасть в диком зевке и разложится на ночевку, прямо под портретом Йельса. – Продали вас мне, и дело с концом.