Дюже полезна та ягода была, особенно для женского пола – хвори убирала тяжкие, снимала тяжесть родовую, да детишек крепких помогала на свет явить. Росла та снежавика в глуби Дикого леса, далече от Синеокого, потому-то и была редка и ценна для поморов.

Расторговавшись, Антар к девицам отправлялся и с ними уже, в лес уходил.

Там и гуляли – в снежки играли, точно дети малые, орехами белок любопытных кормили, птиц лесных крошками хлебными приманивали, да по льду озера Синеокого катались на полозьях деревянных.

Однажды Антар диво отыскал дивное – цветок живой, что под снегом притаившись, расцвел.

Стоял тот цветок хрупкий, нежный и трепетный – лепестками голубыми к себе манил, золотой сердцевиной разгорался.

И показал то диво лесное Антар Малице, а Малица, коленями в снег рухнув, дохнула на цветок дивный дыханием теплым и расплакалась.

Антар и опешил – не угодил? Как лучше хотел, старался. Разве не милы цветы девицам молодым, разве не желанны? Чего ж плачет тогда?

Малица от счастья плакала – никто и никогда княжне гордой до этих пор цветов не дарил. Дарили разное – злато-серебро, безделки всякие, одежду красивую, а цветов – не дарили.

Антар, вот, порадовал.

И тем порадовал, что рвать не стал, не сгубил красоту хрупкую. Сберег и Малице поднес – как есть, прямо в сугробе.

Но о том, опосля, Антару Тайка поведала. И про то поведала, что Малица довольна осталась и имя брата Тайкиного, чаще обычного вспоминала.

Дядько Силаст в приезд свой последний перед Среднезимьем, лишь крякнул, Тайку узрев, всполошился – как же так, девица молодшая, с парнем чужим в избе одной проживает, батюшкой не благословлённая, в храме богов Эстреллы не бывавшая?

Но, Антар грозно цыкнул на дядьку своего, глазами строго повёл, тот и притих – ни дитя с ним говорило неразумное, а парень справный, отцова надежа.

И то, верно – куда только девался чужак дичалый, в граде Жаборотышем прозванный? Глаза у сына купеческого ныне строгие, голос уверенный, движенья спокойные, хваткие – дело парень своё знает туго, а, друзья верные, Дао особливо, всегда рядом, помочь готовы. Видно, по душе им парень пришёлся, и князю Оихелю, и детям его.

То-то же, Юарт с заимки приехал смурной, отцу доложившись, сразу с матерью шептаться начал, а, затем и вовсе убыл со двора, к дружкам своим новоявленным.

Дружки те, сын бойт-ярский, молодший, Степарх, да дружинники его младшие, не нравились старому Силасту жутко. Он о том и Алтау, хозяину своему сказывал, да тот отмахнулся легкомысленно от слов дядьки старого – мол, молодому парню скучно всё время в лавке сидеть, хочется с соравестниками пообщаться, погулять, да развеяться. Это им, старикам, к тёплой печке тулиться, да на мягкие шкуры возлечь желалось бы, кости греть, речи умные вести, а молодежь жить только начинает, нехай тешится.

Рассказал бы ему об иных потехах молодецких сына бойт-ярского старый Силаст, да, лишь сплюнул. Правду речь, себе дороже выйдет. Пускай Алтау сам своего сына пытает о делах его, да дружков.

Поговаривали в Велиморе, что сын бойт-ярский вина зеленого пьет без меры, да девок портит, а за слово резкое может и плетью вдоль спины перетянуть.

Вои его, так же, люди недобрые, во всём воле хозяина молодого послушные.

Ныне, сын боярский на усадьбе отцовской, господин и дворне всей указ, а Юарт среди ближних его отирается, братцу своему по матери в рот заглядывает.

Один Алтау в неведенье – верит он Айяке, своей второй жене, да тестю своему, старосте Велиморскому.

Родные люди, чай, зла не умыслят.

*

Юарт ныне весёлый из лавки возвращался. Светло и приятно было у него на душе – погода хорошая, морозец лёгкий, да без ветра, снега, опять же, щедрой рукой Дану отсыпала. Лепота!