…Да, Марьяна пошла на Майдан с температурой, но никакого подвига в этом не было, хотя и звучало пафосно – жила она прямо на площади Независимости, над старым отелем, где всегда крутились чиновники, командировочные и подозрительные чеченцы.

Просто у нее была температура, она горела и боялась смерти. Никто не знал, что время от времени на нее накатывала волна липкого ужаса, и она боялась, что однажды с ней что-то случится и Тима будет никому не нужен, особенно этому транссексуалу с прозрачными глазами.

В такие дни Марьяна не очень ладила с жизнью, только делала вид, что ладит. И все пыталась представить, каковы они, последние минуты ухода человека, когда очень рано, но все равно неизбежно.

Вырвавшаяся десять лет назад из родительского дома, она так и не смогла до конца принять новую жизнь. Когда ее спрашивали, чем она занимается, говорила о журналистике нехотя, словно сидела на чемоданах и собиралась в дорогу, известную ей одной.

Однажды на очередном пресс-пати Марьяна встретила Кумира. Он узнал ее мгновенно, очень удивился теперешнему ее положению и нерешительно спросил, что она делает сегодня вечером. Марьяна не стала усложнять его жизнь согласием. Она знала о комфортном браке с дочерью не то министра, не то зама, о карьере, идущей в гору, и отлично понимала, что во всем этом ей места нет. А он не тянул на героя короткого приключения: быстрый секс с рано облысевшим, стремительно полнеющим завсегдатаем рок-н-ролльной тусовки ей был ни к чему.

Но в последнее время ее не отпускало чувство надвигающейся беды, сосущее предчувствие, и в такие дни она искала опору, сравнивая свое состояние с вечными снами, где она падала с верхнего этажа многоэтажки в маргинальном районе, в плотной метели, больше всего на свете желая, чтобы невидимые руки подхватили ее в снежном водовороте, удержали и спасли… Но никакого спасения в этих снах не было. Только метель и чувство неотвратимости, которое растянулось на целую жизнь.

Бывший муж предлагал ей своего психотерапевта. (О боги! Оказывается, они с транссексуалом ходят к психотерапевту!) Марьяна отказалась. Сама мысль, что ей придется рассказывать чужому человеку о своих взаимоотношениях с матерью или ее бойфрендами, о своих липких снах, угрюмом просмотре порно или слезах о прекрасной осени в девятом классе, была ей невыносима. Рассказывать кому-то о том, что ты прячешь даже от себя…

По вечерам она смотрела старые фильмы Антониони, читала незамысловатые саги Кейт Аткинсон и листала Фейсбук, где была зарегистрирована под дурацким именем Марьяша Ниочем. Ей и вправду иногда казалось, что она совсем ни о чем.

Между тем, это было не совсем так. Марьяна за эти десять лет сделала громкую журналистскую карьеру и уверенно вошла в пятерку лучших. С ее мнением считались, часто цитировали и даже приглашали в эфиры больших каналов. Конечно, аутичность, закрытость и нежелание примкнуть к какой-либо части журналистского сообщества не шли ей на пользу. Ее не любили, сторонились, считали выскочкой и почти фриком. Даже красота ее раздражала мужчин, потому что очевидно диссонировала с повадками: нежелание воспользоваться таким очевидным ресурсом окружающие считали снобизмом и высокомерием. И только Мурик обожал ее без всяких «но» и экивоков. Мурик был для нее почти подружкой, так как никогда не посягал ни на тело, ни на мысли. Ему достаточно было своего практически ежедневного медийного улова. О боги, боги мои, Мурик и вправду был полон тщеславия. Больше славы его интересовали только деньги. Неудачный и весьма короткий брак только укрепил его в мысли, что женщины – не его гаджет.