Он почувствовал вкус крови на ее лице. Это он, это его пощечины разбили ей губы. Агеев застонал.
Кровь стучала в висках, тело его двигалось рывками, все быстрее и быстрее, он словно пытался проникнуть в нее глубже, словно пытался ее проткнуть…
Вся его злость, все напряжение разом выплеснулись из него, он закричал, крик его пресекся, и руки подкосились. Агеев замер безвольно.
– Вставай.
– Что?
– Кончил – вставай.
– Я…
Удар с двух сторон по окончаниям ребер перервало его дыхание. Агеев захрипел.
– Не понял? – ее голос доходил до него словно издалека.
Агеев попытался встать, но руки подломились. Он мог думать только об одном – дышать. Он не сопротивлялся, когда ее руки оттолкнули его, перевалили на спину.
– А сила у тебя вся в корень ушла, – долетело до него, – зовут как?
– Ан – дрей. Агеев.
– Андрюша… А меня – Наташка.
– Наташа.
– Наташка. На-таш-ка. Понял?
– Наташка.
– Молодец. Как самочувствие? Лучше?
Агеев кивнул, не открывая глаз. Дыхание восстановилось, сердце успокаивалось. Он почувствовал, как Наташка села возле него на постели. Рука его потеребила его волосы, скользнула по груди, животу.
– Как тут у тебя дела? Совсем упал. – Спокойный тон, голос словно детский. – Ну, отдыхай.
Агеев почувствовал Наташкино дыхание на своем лице:
– Тебе нравится убивать?
– Ты о чем?
– Убивать тебе нравится? Ведь нравится. Я ведь это почувствовала. Тебе хотелось меня убить? Хотелось…
Наташка встала с кровати и подошла к зеркалу. Агеев лежал, не открывая глаз, и слышал, как она босыми ногами прошла по спальне.
– Теперь губа напухнет, – сказала Наташка недовольным тоном.
– Извини.
– Извинить? – Наташка вернулась к кровати и рывком оседлала Агеева. – Ничего. Извиняю. Отработаешь.
– Наташа…
– Наташка.
– Наташка, мне нужно встать.
– Вставай.
– Отпусти меня.
Наташка засмеялась:
– А силой меня скинуть не хочешь?
– Нет.
– Правильно. И знаешь, почему правильно? Потому, что ты теперь мой. И если ты не будешь меня слушать – знаешь, что я сделаю?..
– Что?
Наташка наклонилась к самому уху Агеева:
– Я тебя убью.
Наблюдатель
Погодка шепчет. Не то, чтобы Гаврилину вообще не нравилась осень. Осень ему очень даже нравилась, до тех пор, пока не шла на мокрое дело.
А наслаждаться лужами и грязью Гаврилин не умел. И не мог расценивать брызги грязи от проехавшей машины, как дружескую шутку. Чтоб тебе перевернуться, урод!
Стрелять таких надо! Гаврилин с ненавистью посмотрел на удалявшийся «форд» и с отчаянием на брюки.
Единственные приличные. Надо было уже давно обзавестись гардеробом поприличнее, но то желания не совпадали с возможностями, то возможности никак не сходились с желаниями.
Желание сразу же вернуться домой Гаврилин подавил. Половина пути до магазина уже пройдена, есть все равно будет нужно, а придет он к прилавку с сухими штанинами или с мокрыми – сие для истории ничего не значит.
Наоборот, это обстоятельство приблизит суперагента Гаврилина к простому народу, сроднит его с насквозь промокшими толпами на остановках и импровизированных рынках.
Кстати, о рынках. Нужно будет еще картошки купить и капусты всякой. Пора уже заботиться о своем желудке, который как не крути, в настоящий момент ближайший его родственник. И вообще, сколько тех удовольствий у него осталось? Поесть да поспать. И еще не встречаться с начальством. Хотя это, похоже, удовольствие для него сейчас недоступное.
И что-то подсказывало Гаврилину, что с начальством теперь придется встречаться почаще. Почаще, чем хотелось.
Как-то он все это представлял себе во время учебы немного иначе. Значительнее, благородней. Он был готов не спать, не есть, даже мокнуть под дождем он был готов для защиты высоких идеалов.