Просто смотрел на белое лицо музыканта и ждал, когда прозвучит простое и короткое – «Он». И после этого можно будет просто умирать.

Только вряд ли Краб позволит ему просто умереть.

Музыкант все молчал, а в душе Гаврилина снова вдруг начало все стягиваться в узел. Ушел момент, упустил его Краб.

И когда после странной паузы и странных слов музыкант вдруг Гаврилина сдал, тот уже был снова готов к борьбе. Ну и что, что на него указал изуродованный совсем недавно мужик. Что с этого? Поцелуй меня в задницу.

– Настрогайте из него спичек, – сказал Краб двум вошедшим в подвал.

Зачем? Он же все уже сказал, он уже указал на Гаврилина. Правда, сделал он это так, что мороз по коже пробежал не только у Гаврилина. Все в подвале, даже Краб, вздрогнули и попятились от хохочущего музыканта. И удары Краба были всего лишь демонстрацией его страха, ирреального страха перед пророчеством безумного.

И теперь Гаврилин не мог оторвать от него глаз. Вошедшие занялись музыкантом. Занялись музыкантом. Занялись музыкантом. Занялись…

Твою мать, они… Гаврилин почувствовал, как к горлу подступила тошнота. Тот из пришедших, что был постарше, работал методически, спокойно. Руки его не дрожали и он не отвлекался по сторонам. Второй, обмылок лет двадцати, вел себя так, будто воровал что-то у лежащего на полу.

Время от времени он вздрагивал, нервно косился по сторонам и на своего напарника.

В горле у лежащего клокотало, тело изгибалось, и все в комнате понимали, что это не попытки вырваться, не реакция на боль. Это – смех.

Краб закурил, затянулся и тут же отбросил сигарету в угол.

– Да держи ты его крепче, Нолик, – не выдержал наконец старший, – руки не от туда повырастали!

– Да дергается как… – пожаловался Нолик.

По его лицу стекал пот, но руки были заняты, вытереть было нечем.

Гаврилин видел как капли пота с лица Нолика падают на лицо музыканта и его замутило.

– Голову ему держи.

– Да, – Нолик прижал руки лежащего к полу своими коленями.

– Ну?

– Да кровь тут, – Нолик махнул рукой, испачканной кровью, и алые капли веером ударили в каменную кладку стены.

– Блин, – Краб шарахнулся в сторону, вытирая лицо ладонью, – ты что делаешь?

Нолик совсем запаниковал, развел руки, и музыкант смог приподняться. Он обнял склонившегося над ним и прижался тем, что еще недавно было его лицом, к лицу своего мучителя.

Одного из стоящих возле выхода парней стошнило, он схватился за лицо, метнулся к выходу, сразу за порогом его вырвало.

– Кирилл! – взвыл Нолик.

– Сам знаю, что Кирилл, – сквозь зубы ответил Кирилл, с усилием отдирая от себя руки музыканта. – Держишь ты его или нет?

– Держу.

– Да крепче держи, тварь безрукая.

– Красиво? – неожиданно Краб обернулся к Гаврилину.

Гаврилин не смог ответить ничего. Ничего. Он боролся с комком в горле. Нравится?

– Хочешь, я тебе его глаз подарю? – спросил Краб и не оборачиваясь сказал, чуть повысив голос, – Кирилл, сделай нашему гостю глаз. Тебе правый или левый?

Гаврилин отвел наконец взгляд от крови:

– Зачем?

– Что?

– Зачем вы его так?

– А ты ведь молчал… Как там мой заказ?

– Сейчас, сейчас, – ответил Кирилл и заорал на Нолика, – кожу, кожу отодвинь, мудак.

– Стараются люди, – сказал Краб, вынул из кармана носовой платок и тщательно вытер лицо.

А руки дрожат, отметил автоматически Гаврилин. Дрожат. И вовсе не от возбуждения.

– Зачем вы его? – снова спросил Гаврилин.

– А ты хотел чтобы тебя?

– Вам же не он нужен!

– Нам нужен тот, кто организовал разборку в кабаке.

Нолик взвизгнул.

– Убью, падла, – закричал Кирилл.

– Что там у нас? – спросил Краб.

– Глаз…

– Что ж ты, Кирилл, уже и глаз целым достать не можешь? – с отеческим укором спросил Краб.