– Нэнси, – вдруг тихо позвал тот, большой трясущейся рукой беря ее за запястье. – Нэнси, прости. Я вел себя, как последняя скотина… Ложись спать, я не сбегу больше.

– Некогда… спать, – к горлу подступил ком, но Эрнеста привычно списала это на чувство голода. – Схожу на берег, может, поймаю что-нибудь. Все равно надо постоянно наблюдать, а то вдруг пропустим корабль…

– Тогда давай смотреть по очереди. Поможешь мне дойти?

Эрнеста с недоверием покосилась на него, ожидая подвоха, но сил спорить у нее уже не было: все забрала эта жуткая, одна из самых страшных в ее жизни ночь. Она обхватила друга за пояс, невольно сгибаясь под его тяжестью, помогла дойти до границы травы и песка, где начинался берег, уложила под ближайшей пальмой и отправилась ловить рыбу. Ставшая отчего-то очень легкой голова кружилась, мучительно хотелось лечь куда угодно – хоть на ту же водную гладь – и на пару минут прикрыть глаза, но Эрнеста понимала, что если сделает это, то уже ничто не заставит ее снова встать.

Поесть было необходимо. Кое-как ей удалось в тот день поймать трех рыбешек, которых они съели сырыми, даже не разжигая огня, а вечером девушка даже вытащила из воды невесть откуда взявшегося столь близко к берегу краба, клешни которого они честно поделили между собой. Теперь Билл ел и вообще послушно делал все, что она говорила, но эта покорность настораживала ее: Эрнеста знала, что стала думать медленнее и хуже, но даже в таком состоянии видела, что друг перестал спорить лишь потому, что у него не осталось на это сил.

…Седьмой день был ужаснее всего. Голода Эрнеста уже не чувствовала, но почему-то именно в то утро она ощутила, что не сможет подняться на ноги. С трудом перекатившись на бок, она поднесла к лицу руки, с холодным липким ужасом разглядывая отчетливо выступившие под кожей вены и кости.

– Не хочу умирать, – с трудом ворочая языком, прохрипела она – надо сейчас же поставить воду, чтобы хоть к полудню напиться! Надо… надо встать… У нее не получалось: ослабевшие, словно сделанные из ваты ноги подкашивались, и лишь спустя пару минут Эрнеста смогла встать на четвереньки. Вспомнив о Катлере, она подползла к нему и тронула за плечо:

– Эй, Билл… – В ответ совершенно черное – мертвое! – лицо повернулось к ней, и Эрнеста с криком отшатнулась, зажмурившись, но холодная влажная рука тотчас сжала ее запястье:

– Я здесь, Нэнси. Все в порядке. Я напугал тебя?

– Н-нет, просто я… Нет, все отлично. Тебе стало хуже?

– Нет, намного лучше. Давно уже так хорошо не было, и совсем ничего не болит, – голос Билла звучал необыкновенно ласково и даже крепче прежнего, но, повинуясь какому-то животному страху, она все еще не решалась взглянуть на него. – Только очень хочется пить…

– Я сейчас поставлю новую порцию, а тебе принесу росы, – пообещала Эрнеста. Холодная рука чуть сильнее стиснула ее запястье:

– Себя тоже не забудь: если не будешь пить, то тело ослабеет. Без тебя мы оба тут пропадем, Нэнси. И срежь еще один кокос, слышишь? Не жалей. Неизвестно, будут ли у тебя силы лазить за ним завтра. Надо съесть хотя бы один сейчас…

Свежая, сочная мякоть плода действительно вернула ее к жизни. Эрнеста чувствовала, как отступает слабость, будто ее молодое, крепкое и привыкшее к лишениям тело использовало самую крошечную возможность, чтобы восстановить силы. Билл, лежавший под пальмой – лицо его было в тени буйно разросшейся травы – спрашивал почти обычным голосом:

– Лучше?

– Ага. Еще по кружке доброго рома – и вообще отлично было бы, – усмехалась Эрнеста, жадно пережевывая свою порцию сладких белых волокон и запивая заветной водой.