Неужели откажет? Я не оправдываю ведьму, но в чем-то она права: разбойники сильно мешают лесу. К тому же обещали меня из тела постоянно выбрасывать, а у меня другие планы на жизнь.

"Хорошо. Приходи. Помогу" — я ничего не успела ответить, лешак произнес что-то на неизвестном языке и меня закрутило в воронку.

— Ну наконец-то, а ишь удумала по ночам шляться где не попадя, — я застонала с трудом открыла глаза. — Бедоноша, ты, как есть бедоноша.

Смотритель ворчал, но аккуратно разминал мои руки и ноги через шкуру. Очень хотела улыбнуться, но губы еще не слушались. Боль жалила тонкими иглами и совру, если скажу что не рада этому. Рада. Жива. Осталось с договором управиться и заняться воплощением задуманного.

— Вот чаво тебе дома не сидиться, а? А ежли не смог лешак тебя обратно вернуть то, что делала? Как тебя вообще угораздило с призраками знакомства водить? Они же соврут и дорого не возьмут. К тому же жуткие вредители.

— Мгм, — говорить еще не получалось, зато смогла промычать.

Ничего, если Великая позволит, то к утру бегать буду. Хочется пообещать больше из дома ни ногой, но договор сам себя не закроет. К тому же лешак в ближайший месяц никуда из леса не уйдет, а значит и разбойники ничего мне сделать не смогут, чтобы не вызвать гнев хозяина леса.

— Давай-ка выпей настойки, — смотритель приподнял меня и влил горькую гадость.

Я замычала, если бы могла то и задергалась и ругалась бы не хуже портового грузчика. Гадость, как есть гадость. Дыхание перехватило из глаз хлынули слезы, а в вены будто жидким огнем наполнили. Невыносимо больно. И самое ужасное я сейчас абсолютно беззащитна.

— А как ты думала тело же не двигалось почти трое суток, от оно и занемело, — влитой горечи смотрителю показалось мало, он вновь принялся за мое несчастное тело. На этот раз он мял меня с силой. — Потерпи, милая, скоро все закончится и дам тебе конфетку.

Не хочу ни конфеток, ничего, хочу чтобы боль прекратилась. Привидения чтоб их перевернуло и подбросило. И мне еще было невыносимо стыдно за договор с ведьмой? Не-е-ет, теперь и я жажду их смерти.

Наконец смотритель перестал мучить мое тело, накрыл сверху еще одной шкурой и достал конфету в яркой желтой обертке.

Я замотала головой. Надо же уже и шея слушается.

— Нет так нет. Я так Ждану и сказал, что ты навряд ей обрадуешься, — смотритель хитро улыбнулся и зашаркал к своей печи.

Ждан для меня конфету оставил? Зачем? Ах да, он же меня ребенком считает. Хорошо, что отказалась. Нечего мне приносить угощения непонятные. Пусть своей… забыла как ее, носит.

— Все, ты спи. Ежели чего надо, то кричи подсоблю, — я слышала как смотритель укладывался на своей лежанке, привычно кряхтел и тихо поминал злым словом привидений.

Под тихое ворчание я провалилась в сон.

Утро встретила с улыбкой и легкостью в теле. От вчерашней боли ничего не осталось, тело было послушно и я широко улыбнулась. Жизнь налаживается. Спрыгнула с лавки, взяла чистое белье и скрылась в купальне. Сегодня я и холодной воде радовалась. Это же такое счастье чувствовать и быть в своем теле. Даже дикий голод не пугал и не раздражал, а радовал.

Смотритель все еще спал, не стала его будить, отломила краюху хлеба присыпала солью и довольно жмурясь съела за минуту, запила родниковой водой и написав записку тихо вышла на улицу. Ночной туман почти растаял, значит, уже безопасно ехать через лес. Лаврей Асимович, конечно, ругаться будет, но то потом, когда вернусь. А пока я обошла дом, запрягла его Рябушку и помчалась в Любяши.

Любяши можно смело называть белокаменным городом: городская стена, дома и храм были построены из белого камня. Видеть такое великолепие, дорогое великолепие, в приграничье неожиданно. Деревни тихо умирают, а город процветает. И что интересно в отличие от большинства городов в Любяшах не было квартала бедных, который обычно располагается вдоль городской стены. А еще здесь чисто. Благодаря раннему приезду я видела, как хозяйки утром подметали дорогу возле домов, весело переговаривались с соседками и приглашали на чай, когда мужья уйдут на работу. На меня смотрели без интереса, а я не забывала следить за возвышающимся над городом белым куполом храма Великой Матери.