Мелькание часов наоборот -
к началу от конца – омега, альфа, бета .
Но есть другой расклад. И алфавит. И это
мне как всегда покоя не даёт.
Как будто что-то может измениться.
Как будто перевод двух стрелок в новый год
рискуя подцепить шершавый край страницы
её перевернув и всё перевернёт.
В преддверьи года алчущие лица
через денёк идут, разинув нервно рот.
И в горле ком застыл, и дикий глаз слезится
узрев реальный мир, а не наоборот.
Детство
Какой-то летний день был. Много света.
Тебе ещё нисколько. Ты никто.
И ты нигде. Ты у себя. А то,
что ты не знаешь где это и это
незнанье цифр тела – не беда!
Тогда ещё не знаешь слов "тогда".
Не знаешь ни единого поэта
поскольку сам поэт. И царь паркета.
И время так же, как теперь – вода.
Ты отблеск замечаешь вместо лет.
Пылинку в свете и потоки света.
Из своего смешного арбалета
ты можешь изничтожить целый свет!
И потому всё жить ты оставляешь.
Пусть жизнь течёт, как ранее текла.
К тому же у тебя одна стрела…
И что с ней делать ты ещё не знаешь.
Вот твоя раковина, городской моллюск.
Ты зол, не весел, хочешь спать, обрюзг,
устал, спешишь, не успеваешь, ешь,
бежишь куда-то, чуть поправив плешь,
ты должен, тебе надо, ты устал,
ты будешь делать, хотя ты б не стал,
ты б начал заново и если б смог
ты б был разумней в выборе дорог.
Ты сожалеешь. Слово "бы" в тебе
как эпилептикова пена на губе.
Плюй слюни в раковину из брезгливых уст.
Вот твоя раковина, городской моллюск!
К ней приникай устами, шарлатан!
чтобы услышать древний океан.
И в ней ищи глазами среди утр
прекрасный и прибрежный перламутр.
Как изменился Кай. И Герды не видать.
Кай вынужден утрами лёд долбать.
А Герда в параллельном переулке
весь день дворы готова подметать.
Кай сыплет в душу ледяной скелет.
В грязи его оранжевый жилет.
Учитывая простоту решётки
кристаллов льда – спастись надежды нет.
А Герда, взявши веник, ошалев,
из дома выйдя, еле протрезвев
размахивает вправо и налево
распугивая снежных королев!
… весь день в бездействии глубоком
весенний, тёплый воздух пить.
На небе чистом и высоком
порою облака следить.
Бродить без дела и без цели
и ненароком, на лету
набресть на свежий дух синели.
Или на светлую мечту…
Не спрятаться от рваного мирья
в бетонных и кирпичных коробах.
Когда в последний раз, скажите мне
вы пялились хоть пять минут на небо?
Когда устав от вашего вранья
с осколком, как с речным песком в зубах,
вы видели в заляпанном окне
сереющую, тягостную небыль?
В нём заводские, пышущие трубы
тельняжными пунктирами стоят,
как старых маяков
ещё живые трупы
для местных моряков
который год подряд.
Но море, даже если бы могло
всхлестнуть хребты в сушёных этих землях,
скорее бы людей разогнало
таких ранимых и таких оседлых.
Как пешки на доске без королей
курящие, тельняжечные трубы
среди покинутых фигурами полей
спокойно дуют дым
в расслабленные губы.
И выдувают из своих оков
то бюст Бетховена, то бюст Вальтера
как вариант горячих облаков
в разбитом этом храме
стойки периптера.
Дрожащих птиц помехи без следа
пересекают выцветшее небо…
Кто вам сказал, что вы
уйдёте все туда,
когда землёй в земле
вы думаете – где бы
себя похоронить. И на каком кладбище
местечко прикупить. И где поставить крест.
На холм. На свою жизнь. И на какие тыщи.
И хватит ли на всех весёлых этих мест.
Проклятье каждому кто нажимал курок.
моё проклятье. самое треклятое.
кто только смог. кто лишь посмел и смог.
проклятое. проклятое. проклятое.
кто палец указательный согнул
по своей воле или своеволию
или приказу. тем кто не моргнул
вам тысячу проклятий или более.
Над этим местом всё ещё зима.
Во встречных взглядах много беспокойства.
Теория, лишившаяся свойства
теории, свела меня с ума.