Ритмическое напряжение создаётся, как и в музыкальной акцентной метрике, отклонением от нормы – акцентом. Однако роль акцента в тексте не примитивна, её выполняет не столько ударение, сколько описание фактора смысловой неожиданности. Возможно, Анчаров подошёл вплотную к созданию нового типа литературной коммуникации «музыки слов». Такой текст воздействует, не столько на сознание, сколько на подсознание. Идеальная возможность для глубокого восприятия гриновских текстов – чтение вслух прозы, подсознательное пропевание стихов. Практически все стихотворные произведения Анчарова, готовы к исполнению как музыкальные произведения, песни.

Анчаров («Самшитовый лес»):

– «Мы народ. Мы живём вечно и медленно, как самшитовый лес. Корни наши переплелись, стволы почти неподвижны, и кроны шумят тихо. Но весь кислород жизни – только от нас и будущее стоит на наших плечах. Мы народ. Опорный столб неба».

Точнее не скажешь. Именно так входят в каждого человека слово и его музыка – искусство, постигаемое вне рамок логики и громкости звука. Поэтика Анчарова указывает на специфику её музыкального словообразования: «значение» музыки и слышится, и постигается слушателем, однако остаётся загадкой для чистого рассудочного понимания.

Как понимание души русского народа.

Я не Белинский, но догадался, писатели бывают двух основных типов. Одни излагают своё мировоззрение прямо в тексте, учат, проповедуют, ведут за собой, разговаривают по душам. Другие создают истории, из которых читатель делает вывод сам. Вторые, мне более близки. Потому как, подрос и кое-что понимаю без лишних слов. Мне кажется, Гоголь, понял, что становится проповедником, и сжёг второй том «Мёртвых душ».

Я въедливый и дочитался до того, что сам стал писать истории. Вот уже двадцать лет пытаюсь делать это и упорно не причисляю себя к стану писателей. Не гений. Я графоман в хорошем смысле этого звания. Я не умею писать, так чтобы читатель плакал, смеялся, радовался, боялся, летал, сопереживал героям вместе со мной. Тексты в чём-то хороши, но не более.

Теперь к Анчарову. Поинтересовался биографией. Интересный человек. Если бы я прочитал его книги в юности, возможно, называл бы Михаила Леонидовича гуру, учителем, а себя «новым человеком Леонардо». Увы, я учился у других мыслителей и узнал о творчестве этого писателя совсем недавно и понял, мы похожи и по мировоззрению и, как авторы. Вполне могу объясниться. Правда, это будет достаточно поверхностная оценка, на материале одного текста, но зато честная и искренняя.

«Прыгай старик, прыгай» взволновал меня. Сначала заинтриговал. Скачущие по дороге люди, и загадочное вступление сразу настроило на фантазийную основу рассказа. Известный приём. И он сработал. Захотелось разобраться, чем всё закончится. Дочитал, вернее, дослушал до конца. Это была аудиокнига. И всё время звучания, я разглядывал на стене картину. В ней было что-то не так. И слух что-то коробило.

Картину создала моя жена. Набила шерстью на холсте. Есть такой приём. И эта картина всегда мне нравилась. А теперь я три часа её разглядывал и не мог понять, что не так. Пруд. Вокруг деревья. Два лебедя на воде в левом нижнем углу. Бирюзовое небо с закатным жёлтым солнцем. Солнце отражается в пруду. И деревья отражаются. Вроде всё на своих местах. И вдруг, дослушав запись до конца, я ясно понял, история в моём сознании окончательно распалась на части и их уже невозможно объединить. И тут же сформулировал, почему картина стала раздражать. Солнце висело над деревьями, и должно было отражаться в воде, как дорожка, а тут посредине пруда, торчало точно такое же жёлтое, идеально круглое пятно. Оно-то и разваливало картину. Получалось лебеди сами по себе, деревья сами по себе.