Попробуем почувствовать и домыслить (да простит уважаемый читатель подобную вольность) как бы сегодня мог развиваться творческий диалог двух поэтов Анчарова и Грина, стихи которых представляли собой готовые песни – только возьми в руки гитару и откликнись сердцем на звучащую авторскую интонацию…

Анчаров («Зеркало»):

– «Первая песня моя была не на мои слова, а на слова Александра Грина. Когда в Москву приехала вдова Грина и ей сказали, что есть мальчик, который пишет песни и у него есть песня на слова её покойного мужа, и нас познакомили. Я спел эту песню, она заплакала, а потом прислала книжку Грина, в которой была цитата: „Когда у человека главное – получить дражайший пятак, легко дать ему этот пятак, но, когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо. Новая душа будет у него и новая у тебя“. Вот уж когда я белугой ревел всю ночь. Потому что я раз и навсегда понял, что к чему и зачем все это нужно – для обновления души. А обновление души и есть самый высокий праздник, который доступен человеку. Я написал, по-моему, около сотни песен: к ним периодически возвращаются. И это я объясняю тем, что у каждой из них была одна движущая сила, одна внутренняя задача, конечно неосознаваемая во время работы – приглашение на этот праздник. Проза у меня образовалась из песен и картин. Как это может быть – я не знаю. Но это так».

Грин («Колония Ланфиер»):

– «Он испытал тяжёлое, болезненное волнение, как раньше, когда музыка дарила его неожиданными мелодиями, после которых хотелось молчать весь день или напиться:

В лесу сиял зелёный рай,

Сверкал закат-восход;

В лесу, разыскивая путь,

Бродил отставший взвод.

День посылал ему – тоску,

Зной, голод и… привет;

А ночь – холодную росу,

Виденья, сон и бред.

Всех было десять человек,

Здоровых и больных;

Куда идти – и как идти —

Никто не знал из них.

И вот, когда они брели

В слезах последних сил,

Их подобрал лесной разъезд,

Одел и накормил,

Но долго слышали они

До смерти, как во сне,

Прекрасный зов лесных озёр

И гнома на сосне».

Анчаров («Записки странствующего энтузиаста»):

– «А потом чувствую, что-то во мне зудит, не подходящее к обстановке, как ненастроенная струна на гитаре, которая случайно задета и мешает петь запланированную песню, и струну перестроить некогда, потому что на тебя смотрят и желают послушать известное и вчерашнее. И я почему-то сажусь и пишу:

Горы лезут в небеса.

Дым в долине поднялся.

Только мне на этой сопке

Жить осталось полчаса!

Скоро выйдет на бугор

Диверсант, бандит и вор.

У него патронов много,

Он убьёт меня в упор!

На песчаную межу

Я шнурочек привяжу

Может, этою «лимонкой»

Я бандита уложу.

Пыль садится на висок,

Шрам повис наискосок,

Молодая жизнь уходит

Черной струйкою в песок».

Стихотворение «Единственный друг» с посвящением Верочке, написанное Грином в 1912 году первой жене – Вере Павловне Калицкой, – готовая бардовская песня. Вслушаемся в её выразительную, легко угадываемую мелодику:

В дни боли и скорби, когда тяжело

И горек бесцельный досуг, —

Как солнечный зайчик, тепло и светло

Приходит единственный друг.

Так мало он хочет… так много даёт

Сокровищем маленьких рук!

Так много приносит любви и забот,

Мой милый, единственный друг!

Как дождь, монотонны глухие часы,

Безволен и страшен их круг;

И всё же я счастлив, покуда ко мне

Приходит единственный друг.

Быть может, уж скоро тень смерти падёт

На мой отцветающий луг,

Но к этой постели, заплакав, придёт

Всё тот же единственный друг.

Анчаров («Записки странствующего энтузиаста»):

– «Потому, что человек поющий – это человек иного качества, чем он сам же, но не поющий. Разве затем песня, чтоб рассказать о чем-нибудь? Нет. Рассказать можно и не в песне. Песня – чтобы петь: