И не только на море. Обгореть я умудрялась даже Питерским прохладным летом. Одновременно и обгореть, и простудиться в нашем дворе могла только я.

— Сметанкой? — уставился на меня Тор без трусов, а я как-то забыла смутиться по поводу наготы и того, что этот самый, академически прекрасный половой орган накануне побывал во мне. Член Федоса. Во мне. Н-да. Прикрыла глаза и сосредоточилась на том, чтобы научиться левитировать. Вдруг получится подняться над постельным бельём, нещадно царапающим кожу. — Сметанкой знаешь, что будешь мазать? Лекарство нужно и врач, лучше два врача — для альтернативного мнения! — закончил Федос тираду, буквально запрыгивая в льняные брюки и на ходу накидывая рубашку.

Я открыла глаза, услышав хлопок двери. Попыталась свернуться калачиком, чтобы как следует пожалеть себя, в итоге смогла только растянуться морской звездой. И в кого я только настолько бестолковой уродилась? Нет, в кого понятно — в папочку родимого. Но почему? По-че-му, блин? Что за странная игра произошла в зарождающемся в утробе матери организме? Словно доминантные и рецессивные гены поменялись местами, смиксовались в странный коктейль. Ясно же, только у такой бестолочи, как я, могло такое получиться. Я и про белую, обгорающую от первого луча солнца кожу, и про сам факт рождения.

К тому моменту, как Федос вернулся с двумя, как обещал, врачами, я накрутила себя до такой степени, что только отчаянная головная боль и понимание, что слёзы начнут жечь лицо, спасали меня от истерики.

Врач — к моему ужасу молодой мужчина, — внимательно меня осмотрел, хотя с первой секунды по его глазам было понятно, что диагноз он уже поставил. Он был налицо. На моё несчастное, похожее на перекошенную африканскую маску, лицо. А именно: клинический идиотизм. Вернее, последнее слово звучало и писалось по-другому, но нецензурно выражаться меня отучила бабушка, смазав по губам ладонью, которой чистила рыбу. (И если вы думаете, что сначала она руки вымыла и заботливо вытерла полотенцем, то ошибаетесь). А Федос за такое слово в мой адрес мог повернуть доктору голову до щелчка. В последнем я ничуть не сомневалась. Врач, видимо, тоже.

— Кто же в первый день ходит на пляж? — вздохнул доктор. — Беречь девушку надо, — посмотрел он на Федоса, — раз она у вас настолько белокожая.

— Это, да, — сокрушённо согласился Федос и виновато глянул на меня.

От неожиданности я аж привстала. Вот так сразу, да ещё с воспалённой от температуры головой, понять, что кто-то другой виноват в моей врождённой невезучести и внешнем виде, не получалось. Нет, всё-таки это галлюцинации — решила я. Лихорадка. Геморрагическая. Или Жёлтая. Или любая другая, может даже неизвестная науке.

— Вот этим мазать каждые два-три часа, — доктор водил пальцем по исписанному листу бумаги, предварительно убедившись, что Федос внимательно слушает. — После высыхания сразу этим препаратом. Дня три-четыре, по состоянию. Это от температуры. Станет хуже — звоните, — он протянул визитку. — Госпитализируем.

— Может, анализы сдать? — уставился Федос на врача. — УЗИ, МРТ…

— Не нужно лишних обследований, — начал мягко успокаивать доктор.

Честно говоря, у меня тоже появилось желание успокоить как-то Федоса. Выглядел он недружелюбно. Спрей, две мази и таблетка Ибупрофена в качестве лечения его не устраивали. Федос за всю жизнь болел несколько раз, всегда в деревне, куда его отправляли на воспитание к бабушке с дедушкой. Он нещадно обдирал деревья с неспелыми фруктами, от последствий его лечили народными средствами: сушёными ягодами черёмухи и ремнём. В остальное время он общался только с травматологами, то руку сломает, то ногу подвернёт, то сотрясение головного мозга себе организует, прыгнув за котёнком с козырька второго этажа на ржавый гараж. Котейку, к слову, тогда спасли и даже устроили в хорошие руки, а Федосу всыпали точно такого же хорошего ремня. Естественно, три флакончика наружно его в серьёзности лечения не убеждали.