– Это приказ от командования, mon général: вы с честью и достоинством выполнили свой долг, и вам дано разрешение отойти с позиции. Французские батальоны займут эту позицию до окончания борьбы с неприятелем.

Презрение генерала сменилось гневом. Он склонил голову набок и посмотрел на меня, прищурившись:

– Что мы должны сделать?

– Позвольте нам с ним разобраться, мой генерал! – вызвался один из солдат, потрясая ружьем с примкнутым штыком.

Я старался по-прежнему дипломатично улыбаться, но про себя подумал, что никогда не пойму этих военных.

Какого черта они артачатся? Ведь их подразделение понесло страшные потери. Я принес им добрые вести: они могут покинуть это жуткое место. И какова их реакция? Они угрожают выпустить мне кишки своими штыками.

Генералище набросился на меня. Его толстые щеки горели густым румянцем гнева. Он схватил меня за ворот рубахи, заставил меня посмотреть на усеянный трупами гласис и сказал:

– Смотри сюда! Смотри! Ты думаешь, этих ребят убили только для того, чтобы сейчас сюда явились французы и присвоили победу себе? Ты и вправду думаешь, что я позволю, чтобы генералы Альянса вручили ключи от города какому-нибудь кузену герцога Орлеанского?

Я сопротивлялся, движимый негодованием человека, который убежден в своей невиновности. И будь он трижды генералом, я не удержался и закричал:

– Вы воображаете, что я имею какое-то отношение ко всему этому безобразию? Отпустите меня, дуб вы этакий, я только передавал чужой приказ!

И действительно, мои слова возымели действие. Он посмотрел на меня, задумался на минуту, как следует обращаться с человеком, который отважился говорить с генералом в таком тоне, а потом воскликнул:

– Ну так передай тому, кто тебя послал, вот это!

Вероятно, ни один наблюдатель не видел, что случилось потом, ибо в противном случае действия генерала наверняка оказались бы запечатленными в хрониках осады.