Микелеты воплощали принцип, о котором часто забывают, но к которому я питаю искреннее уважение: во время войны безумие нередко вознаграждается, потому что неожиданность дает безумцам немалое преимущество. И в тот день они одержали победу! Испанские офицеры разошлись по разным домам, и нападение застало их без штанов. Солдатами никто не занимался и не направлял их действия. Со всей возможной осторожностью я выглянул в окно. Вдалеке, на городской площади, стоял Бальестер собственной персоной. Он опять обрел свободу, его окружали друзья, и в этот момент бывший пленник собирался перерезать глотку человеку, который полчаса назад его допрашивал. Капитан стоял на коленях, а командир микелетов – за его спиной. Бальестер одной рукой приподнял пленному подбородок, а другой вонзил ему кинжал около уха. Лезвие показалось с противоположной стороны шеи, и тогда главарь микелетов одним движением перерезал бедняге горло.

Думаю, не стоит объяснять, как меня обеспокоила эта милая сцена. Для Бальестера я был паршивым бутифлером. И думать не хотелось о том, какая судьба меня ждет, попади я к нему в руки. Наверняка гибель капитана показалась бы мне очень легкой, потому что смерть от ножа не идет ни в какое сравнение с пытками, которые способны были изобрести микелеты.

Мне оставалось только затаиться и ожидать прихода ночи. Тогда я мог бы смыться из этого стойла. Мы провели несколько часов на земле, под грудой соломы. Я прижимался к спине Амелис, точно мы были двумя ложками, моя щека касалась ее щеки, моя рука снова зажимала ей рот – наша вынужденная близость выглядела довольно странно. Шея девушки очень хорошо пахла, а солома напомнила мне о Жанне. Такова человеческая натура: там, снаружи, люди стреляли друг в друга и перерезали глотки, я мог оказаться следующим, и, несмотря на это, тело некоей Амелис, скрытое от меня одеждой, неизбежно вызывало у меня в памяти образ нагой Жанны.

Наконец наступила ночь. Не вставая с земли, я прошептал на ухо моей смуглой красавице:

– Если я тебя сейчас отпущу, ты меня выдашь и они тут же бросятся по моим следам. Поэтому ты должна пойти со мной. Мне надо только уйти отсюда живым. Веди себя хорошо, и через часок я тебя отпущу. Понятно?

Она кивнула. Я снял ладонь с ее рта, но, прежде чем разжать руки, на всякий случай сказал ей необычайно ласковые слова:

– Только пискни, и я тебя придушу.

Дверь сарая выходила на улицу, и там меня неизбежно заметил бы кто-нибудь из этих убийц, не носивших мундира. Дальний конец здания, напротив, находился в двух шагах от леса. Я рассчитывал выбраться наружу через маленькое окошко в стене, но не знал, как это сделать, потому что отверстие было слишком узким, чтобы мы могли пролезть через него одновременно. Если девушка пролезет первой, она, оказавшись снаружи, наверняка бросится наутек и закричит. Если же первым полезу я, она тут же развернется и убежит. Амелис была умной девушкой, и мне не понадобилось объяснять ей, что меня затрудняло.

– Вали отсюда поскорее, – прошептала она скорее с раздражением, чем враждебно. – Зачем мне добиваться, чтобы тебя убили? Я никому ничего не скажу.

– Так я тебе и поверил.

Я поднял ее за бедра и запихнул в проем окна, а потом втиснулся туда сам, локоть к локтю с Амелис. Глинобитная стена оказалась очень толстой, гораздо толще обычного, – может быть, ее сделали такой, чтобы в помещении было прохладней. В результате окно превратилось в туннель длиной около метра, и мы в нем застряли: руки и головы торчали наружу, туловища были зажаты в узкой норе, а ноги болтались по другую сторону стены.